Они были вооружены. Если бы встречные разделились, мы тоже должны были бы это сделать, ну а уверенно целящемуся хладнокровному пешеходу вполне возможно было помериться силами с двумя или даже тремя всадниками. Однако либо им эта идея не пришла в голову, либо им не хватило мужества осуществить ее. Путники остались стоять рядом, и мы окружили их. Я сразу узнал в этих двоих моряков с разбойничьего корабля.

— Откуда вы идете? — задал им вопрос шейх.

— Из Джидды, — ответил один из них.

— И куда направляетесь?

— В пустыню, искать трюфели.

— Но у вас же нет ни верховых животных, ни корзинок!

— Мы только хотели сначала посмотреть, растут ли они здесь, а потом мы приедем с корзинками.

— Из какого вы племени?

— Мы живем в городе.

Разумеется, они нагло лгали — ведь должны же были эти люди понять, что я их узнал. Халефа тоже разозлила их дерзость. Он раскрутил свою плетку и сказал:

— Не думаете ли вы, что этот эфенди и я ослепли? Вы — негодяи и лжецы! Вы — джехеины из команды Абузейфа. Если вы сейчас же не признаетесь в этом, я научу вас говорить, отстегав плеткой!

— Что вам за дело до того, кто мы такие?

Я спрыгнул с верблюда, не заставляя его опускаться на передние ноги, и взял у Халефа плетку.

— Не будьте посмешищем! Слушайте, что я вам скажу. Меня не касается, что у вас произошло с этими воинами из племени атейба, что они от вас хотят; зато мне вы должны дать ответ на несколько вопросов. Если ответите, вам нечего меня бояться. Не ответите — я так вас разукрашу этой плеткой, что вы никогда больше не сможете показаться на глаза ни одному храбрецу из свободных арабов!

Пригрозить побоями — одно из величайших оскорблений для бедуина. Оба немедленно схватились за ножи.

— Мы убьем тебя раньше, чем ты сможешь ударить, — с угрозой в голосе сказал один из них.

— Вы, верно, еще не поняли на своей шкуре, как крепок кнут из шкуры нильского бегемота. Он острый, как ятаган; он обрушивается тяжелее, чем дубина, и он быстрее пули из вашего пистолета. И разве вы не видите, что оружие всех этих людей направлено на вас? Оставьте же свои ножи за поясом и отвечайте! Вы были посланы к Абузейфу?

— Да, — медленно процедили они, осознав, что молчать они дальше не могут.

— Чтобы рассказать ему о моем бегстве?

— Да.

— Где вы его встретили?

— В Мекке.

— Как же вы так быстро сходили в Мекку и обратно?

— В Джидде мы наняли верблюдов.

— Как долго останется Абузейф в священном городе?

— Очень недолго. Он направляется в Таиф, где сейчас находится шериф-эмир.

— Тогда у меня к вам больше нет вопросов.

— Сиди, ты хочешь отпустить этих разбойников? — закричал Халеф. — Я их застрелю, чтобы они больше никому не навредили.

— Я дал им слово, и ты его вместе со мной будешь держать. Следуй за мной!

Я снова вскочил на верблюда и поскакал прочь. Халеф держался позади меня. Албани несколько отстал. Он обнажил свою длинную саблю, но мне это показалось лишь театральным жестом — настолько я верил в него. Он хладнокровно оставался в седле, когда атейба спешились, чтобы схватить джехеинов. Это им удалось, после того как они обменялись с соперниками несколькими безвредными ножевыми ударами. Каждого пленника привязали к верблюду, и всадники повернули назад, увозя джехеинов в свой лагерь. Остальные атейба последовали за нами.

— Ты пощадил их, сиди, но они тем не менее умрут, — сказал Халеф.

— Их судьба ни меня, ни тебя не касается! Подумай лучше, что ты будешь делать сегодня вечером. Жених должен быть настроен миролюбиво!

— Сиди, я знаю, что ты никогда не станешь женихом, но я-то им уже стал, а поэтому мое сердце подобно носу, вдыхающему ароматы цветов.

Наши спутники нас догнали. Никто не проронил ни слова о происшедшем, а когда показалась городская стена, шейх дал приказ придержать джеммелов. Он прихватил заранее двух свободных животных, которыми мы должны были воспользоваться на обратном пути.

— Я подожду тебя здесь, сиди, — сказал он. — Сколько пройдет времени, пока ты снова не окажешься с нами?

— Я вернусь, прежде чем солнце проделает путь, равный по длине твоему копью.

— А пергамент ты не забудешь?

— Нет. Я захвачу также чернила и перо.

— Сделай милость. Да хранит тебя Аллах, пока мы снова не увидим тебя!

Атейба присели на корточки возле своих верблюдов, а мы втроем поскакали в город.

— Ну, разве это не приключение? — спросил я Албани.

— Разумеется, приключение — и еще какое! Ведь почти произошло убийство. Я серьезно готовился к бою.

— Да. Вы выглядели как Неистовый Роланд, которому пальца в рот не клади. Пошла ли вам впрок поездка?

— Конечно. Вначале вы-таки заставили меня подсуетиться, но потом все пошло сносно. И все-таки для себя я предпочитаю удобный немецкий диванчик!.. А вы хотите уехать с этими арабами?.. Тогда мы, верно, больше не увидимся.

— Может быть, потому что вы собираетесь уехать при первой возможности. Однако я столько раз переживал неожиданные встречи, что не исключаю, что новое наше свидание вполне возможно.

Потом эти слова и в самом деле исполнились. А пока мы, вернув верблюдов хозяину, простились так сердечно, как это только положено землякам, встретившимся на чужбине. Потом я вместе с Халефом отправился на квартиру — запаковать пожитки и проститься с Тамару, нашим хозяином. Не думал я, что столь быстро откажусь от квартиры. На двух нанятых ослах мы снова выехали из города. Там мы пересели на ожидавших нас верблюдов, после чего вместе с атейба двинулись в их лагерь.

Мы скакали почти в полном молчании. Неразговорчивее всех оказалась дочь шейха. Она не промолвила ни слова, но в ее глазах горел злой огонь, а когда она бросала взгляд налево, где за ровным горизонтом угадывался корабль Абузейфа, ее правая рука постоянно хваталась либо за рукоять ханджара, либо за приклад длинноствольного ружья, пристроенного поперек седла.

Когда мы были вблизи лагеря, Халеф подъехал ко мне.

— Сиди, — спросил он, — каковы обычаи твоей страны? Делает ли там некто, берущий жену, подарок невесте?

— Конечно, у нас это делает каждый, как и у вас.

— Да, таков обычай и в Джезират эль-Араб[979], и вообще на Востоке. Но поскольку Ханне должна стать моей женой только для видимости, на несколько дней, я и не знаю, нужен ли подарок.

— Подарок — знак вежливости, всегда вызывающей добрые чувства. Я бы на твоем месте проявил вежливость.

— Что же мне ей дать? Я беден и ничего не приготовил к свадьбе. Как ты считаешь, может быть, преподнести ей мой адешлик?

Он купил себе в Каире маленькую коробочку из папье-маше и хранил в ней спички. Вещь была для него весьма ценной, потому что он заплатил раз в двадцать дороже торговцу за коробочку, которая не стоила и тридцати пфеннигов. Любовь заставила его пойти на подвиг: отказаться от своей драгоценности.

— Отдай ей эту коробку, — ответил я как можно более серьезно.

— Хорошо, она ее получит! Но отдаст ли она ее назад, когда перестанет быть моей женой?

— Она оставит ее у себя.

— Аллах керим! Аллах не лишит меня моего имущества! Что мне делать, сиди?

— Ну, если тебе так дорог адешлик, дай ей что-нибудь другое!

— Но что же? У меня больше ничего нет. Не могу же я отдать ей свой тюрбан, свое ружье или бегемотовую плетку!

— Так не давай ничего.

Он озабоченно покачал головой:

— Так тоже не пойдет, сиди. Она моя невеста и должна что-нибудь получить. Что подумают атейба о тебе, если твой слуга возьмет женщину, не одарив ее?

Мое счастье, что мы уже добрались до лагеря.

Во время нашего отсутствия одну из палаток передвинули и подготовили для меня. Вступив во владение ею, я достал кожаный мешочек и вынул медальон, под стеклянной крышкой которого двигался маленький чертенок. Он был точно так же обработан, как, например, запонка, имитирующая черепаховый панцирь, и висел на цепочке из стекляшек, которые на свету играли всеми цветами радуги. В Париже такое украшение, конечно, стоило бы не больше двух франков.