— А знаешь, кому я этим обязан?

— Нет.

— Тебе, эмир. Езидов стала притеснять центральная власть, а наместник Мосула был оштрафован, как и другие. Кади аскери[1117] Анатолии приехал и изучил все на месте; его приговор был исполнен, а так как я был там задействован твоей волей, то выходит, я был повышен в звании благодаря тебе. Разрешишь навестить тебя однажды?

— Приму от всего сердца. Но, к сожалению, сегодня я в Стамбуле последний день. Утром рано уезжаю.

— Куда?

— В Европу. Я достаточно поездил по Востоку, изучил обычаи и нравы, мне есть что рассказать читателям — из того, во что они и поверить не могут.

Эти слова были произнесены мной не без умысла — его спутник почувствовал укол, поскольку сказал:

— Я сегодня посылал к тебе еще раз, но тебя не было. Ты разрешишь навестить тебя?

Я ответил прохладно, совсем не так, как только что разговаривал с его коллегой:

— Я приму тебя, хотя время меня сильно поджимает.

— Когда?

— Я могу только в ближайший час, позже нет.

— Аллах керим! И вы друг друга знаете? Тогда мы приедем вместе!

Он пожал мне руку, и мы расстались. Уж кого-кого, а его я совсем не надеялся встретить!

На обратном пути мне нужно было еще кое-что прикупить для предстоящей поездки. Я был уверен, что наш хозяин возьмет на себя все траты, связанные с вояжем, но не хотелось злоупотреблять его добротой. Халеф, узнав, что я встретил насир-агаси и он собирается к нам, очень обрадовался. Он тут же стал заготавливать трубки и суетиться не по делу, а также всячески давал мне понять, что миралая, чьего, посланца мы сегодня продержали у дверей, надо принять по первому разряду, потому как он придет с нашим другом и знакомым.

И часа не прошло, как оба офицера приехали к нам в гости. Приняли их очень хорошо. Разговор крутился главным образом вокруг наших переживаний в этом доме. Я рассказал также о моей встрече с макреджем[1118] Мосула и узнал, что солдаты благополучно доставили его в Мосул, где он потом и сгинул. Кади аскери Анатолии знал точно, в какой тюрьме заточен судья.

Уже когда мы расставались, он вспомнил, что нужно поговорить о деле.

— Эмир, — сказал он, — завтра в газете что-то будет опубликовано. Нельзя ли это отменить?

Я пожал плечами и медленно проговорил:

— Ты мой гость, эфенди, а я привык оказывать почести всем гостям, но позволь мне сказать тебе откровенно. Если бы не я, тебя бы не было в живых. То, что совершил, я сделал как человек и христианин, и за это мне не нужно вознаграждения, но ты это не принял во внимание. Вместо этого ты обращался со мной как с одним из твоих солдат, а сегодня ты присылаешь мне этого юзбаши, который еще имеет наглость приказывать. Ты не должен на меня за это сердиться. Просто я не привык, чтобы со мной обращались как с теми, кто посещал дом грека ради сомнительных удовольствий. Думаю, что вчера сделал больше пользы, нежели причинил вреда. Не знаю, сможешь ли ты исполнить одну мою просьбу.

— Говори!

— Своим спасением ты обязан другому человеку. Он жил рядом и указал мне на отверстие, через которое я тебя и похитил. Ты приказал сжечь эти постройки и тем самым лишил его всего. Если ты дашь этому человеку хоть маленькую надежду, то навсегда останешься в моей памяти как великодушный и добрый человек.

— А где живет этот храбрец?

— Бедолага делит кров с хозяевами этого дома.

— Позови же его!

— Охотно!

Я послал Халефа за Барухом, и они вместе предстали пред нашими очами. Миралай окинул его холодным взглядом и спросил:

— Это твои вещи сожгли вчера вечером?

— Да, господин, — тихо проговорил тот.

— Вот, возьми, купи новые.

Он залез в кошелек и вытащил какую-то сумму — по положению его пальцев я понял, что небольшую.

Барух поблагодарил и хотел уходить, но я задержал его.

— Стой, Барух Шебет бен Барух Хереб. Покажи, что ты получил. Да простит эфенди мое любопытство — я просто хочу посмотреть, чтобы поблагодарить его.

Это были две золотые монеты: одна 50, а другая 20 пиастров, то есть около 14 марок в пересчете на наши деньги. Более чем скупо. Я не исключал такую возможность, что миралай вчера, прежде чем дал приказ грабить дом, забрал из дома все имевшиеся там ценности, обследовав карманы убитых. Доказать это я не мог, но знал, как действуют господа подобного рода.

Поэтому я спросил его:

— Ты вернул себе три тысячи пиастров, эфенди?

— Да.

— А человеку, которому ты обязан жизнью, ты вернул семьдесят за его сожженное жилище? Подари ему тысячу, и тогда мы расстанемся друзьями, а в газете не появится твое имя!

— Тысячу?! Это невозможно!

— Как хочешь. Барух, верни ему эти деньги! Мы пойдем вместе к кади — ты как обвинитель, а я как свидетель. Тот, кто сжег твое имущество, должен компенсировать это, даже если он командует полком и мой гость в настоящий момент. Я узнаю через посланника моего великого господина, разрешает ли султан своим офицерам жечь постройки мирных граждан.

Я встал и показал своим видом, что встреча окончена, встали и гости. Барух подошел к миралаю, чтобы вернуть деньги, но тот скорчил гримасу и выдавил из себя:

— Оставь их себе. Я вышлю тебе остальное!

— Делай это побыстрее, эфенди, или через час мы пойдем к судье!

Это была малоприятная сцена, но меня совершенно не мучают угрызения совести — то было святое вымогательство. Тысяча пиастров только кажется значительной суммой — но и она могла бы помочь Баруху организовать дело по торговле ювелирными изделиями.

Миралай покинул комнату с гордым видом, но Назир сердечно со мной попрощался.

— Эмир, — сказал он, — я догадываюсь, как трудно тебе было вести подобную беседу, мне бы на твоем месте это вообще не удалось. Он любимец Ферик-паши, только и всего. Живи спокойно и вспоминай иногда обо мне, а я не забуду тебя!

Через час приехал посланец, онбаши, и привез кошелек с деньгами. Барух плясал от радости, а его супруга нарекла меня самым добрым эфенди в мире и обещала ежедневно молиться за меня.

Вечером все собрались и устроили прощальный ужин, на котором была Зеница. Как христианка она могла показывать свое лицо, хотя Исла не разрешал ей выходить без паранджи на улицу. Она рассказала нам о своих переживаниях в неволе и о том, как ей удалось спастись от АбрахимМамура.

Потом пришел Линдсей. Его нос обрел наконец свой первоначальный вид, и он, переменив свои планы, мог теперь возвращаться в Лондон. Я проводил его до дома. Там он открыл еще одну бутылку вина и признался, что любит меня как брата.

— Я все время был доволен, — признался он, — кроме одного раза.

— Когда же?

— Когда отлучился на раскопки и не нашел ни одного «летающего быка». Жуткая история!

— Думаю, у вас еще все впереди, сэр. Вы и в Англии найдете, что раскопать.

— А что вы решили с лошадью?

— Я не буду ее продавать.

— Тогда сохраните ее в любом случае. Вы ведь приедете в Англию, я там буду в течение двух дней. И еще вы были моим проводником всюду, а я вам ни разу не заплатил. Вот, возьмите. — И он протянул мне небольшое портмоне.

— Не делайте глупостей, сэр, — сказал я, возвращая его обратно. — Я ездил с вами как друг, а не как слуга, которого надо содержать!

— Но, мистер, мне кажется, что…

— Пусть вам кажется все, что угодно, но только не то, что я должен брать у вас деньги. Всего вам доброго!

— Но что, вы не возьмете эту крохотную сумочку?

— До свиданья, сэр!

Я быстро обнял его и распахнул дверь, не обращая внимания на его охи и ахи.

О прощании наутро с Мафлеем и Зеницей можно не рассказывать. Когда солнце взошло, мы были уже у Чаталджи, от которой дорога идет через Истранжу и Визе прямо на Адрианополь.

Адрианополь, который турки называют Эдирне, — самый крупный после Константинополя город Османской империи. Здесь находилась резиденция султанов от Мурада I до Мехмеда II, завоевавшего в 1453 году Константинополь и перенесшего туда свою столицу. Но и позже здесь любили жить султаны, из которых больше всех известен Мехмед IV.