— Мы должны немедленно выступить в путь, так как ему и моему брату грозит огромная опасность. Абуль-моут хочет их убить.

— Он так и сказал? — вступил в разговор мидур.

— Да, — ответил немец, — я слышал это собственными ушами.

— Я знаю, что он не переносит белых чужеземцев в области, где охотится, и поэтому не сомневаюсь, что он постарается выполнить свою угрозу, как только прибудет в свое укрепление. Опасность, которой подвергается твой брат, действительно очень велика, потому что король санде не сможет защитить его от коварных и превосходящих их оружием работорговцев.

— Санде — очень храбрый народ, — с достоинством вставил Сын Верности.

— Я этого и не отрицаю, — отвечал мидур со снисходительной улыбкой. — Но вспомни, сколько ваших воинов, несмотря на их храбрость, было убито или похищено ловцами рабов! Все ваше мужество ничего не может сделать против дикой алчности этих людей, потому что вашим стрелам и копьям никогда не сравниться с их ружьями.

— Из скольких людей обычно состоит большой разбойничий караван? — продолжал Шварц свои расспросы.

— Часто из многих сотен, — разъяснил ему мидур. — Бывает, что такие команды состоят из двух или даже более укреплений. В таких случаях даже самая густонаселенная негритянская деревня не может и помыслить о сопротивлении. Укрепление Умм-эт-Тимса — самое большое из всех, какие мне известны, так что в распоряжении Абуль-моута имеется достаточно людей, чтобы он мог исполнить свое намерение и стереть при этом с лица земли весь ниам-ниам.

— Тогда нельзя медлить ни минуты. Я должен поспеть в ниам-ниам раньше Абуль-моута, чтобы вовремя предупредить брата.

— Твое заявление мне не по душе, так как ты мне очень понравился, и я был бы рад, если бы ты погостил у меня подольше. Но в сложившихся обстоятельствах я, конечно, не смею тебя задерживать. Однако я не могу допустить, чтобы ты беззащитным отправлялся навстречу ожидающим тебя опасностям, и поэтому я дам тебе пятьдесят хорошо вооруженных солдат. Это и мне может принести выгоду, так как с их помощью тебе, может быть, удастся поймать этого проклятого Абуль-моута, а я только о том и мечтаю, как бы заполучить его в свои руки. Ну что, ты согласен?

Немец с радостью согласился; предложение мидура пришлось ему очень кстати. Тем временем негр высыпал из своего колчана все стрелы и достал с его дна письмо, которое протянул Шварцу. После этого мидур провел своего гости внутрь домика, состоявшего из двух маленьких, но очень мило обставленных покоев.

— Здесь останавливаются только самые дорогие мои гости, — сказал он. — Как я уже говорил, ниам-ниам будет тебе прислуживать. Он ждет снаружи твоих приказаний, которые мои люди будут исполнять так же усердно и молниеносно, как если бы они исходили из моих собственных уст. Джелаби, которые пришли с тобой, тоже будут моими гостями.

— А что будет с моими хомрами? — не смог удержаться от вопроса Шварц.

Мидур сделал нетерпеливый жест рукой и сказал:

— То, что с ними должно было произойти, уже свершилось, и больше не спрашивай меня об этом. Я хочу, чтобы в доверенной мне области был порядок, того, кто нарушит его, я буду судить быстро и строго. Пусть Аллах будет милостив к их душам, но у меня они не найдут милосердия — только справедливость.

Он вышел. Шварц бросился на подушки и с нетерпением развернул письмо брата. Тот писал, что с Занзибара он через озера Виктория и Альберт благополучно добрался до ручьев реки Эль-Газаль и теперь ожидает брата у негров-макрака, которые принадлежат к большому племени ниам-ниам. В Занзибаре он встретил земляка — естествоиспытателя и выдающегося орнитолога, который попросил взять его с собой. Этот человек, баварец по происхождению, оказался очень хорошим товарищем и незаменимым помощником во время путешествия. Оба собрали по пути обширный и ценный научный материал и собираются использовать время, которое проведут у ниам-ниам в ожидании Шварца, на то, чтобы привести в порядок свои коллекции. Сына Верности оба рекомендуют ему как сообразительного и очень надежного проводника.

Немец только что закончил просматривать письмо, когда в дверях домика показался словак.

— Прошу извинительства, что помешаю вам мог, — начал он. — Я хотел принести вам желание, наше.

— Я не совсем понял, — ответил Шварц, — это только ваше желание или чье-то еще?

— Да. Отец Смеха иметь мою просьбу как свою.

— И в чем же состоит эта просьба?

— Мидур говорить с нами, сам, и сказать нам, мы все его гости быть и живет в доме, здешнем. Потом сказать еще, вы уехали скоро с солдатами, многими. Я и Хаджи Али, друг, хотим остаться здесь ни за что, а идти на ниам-ниам делать там дело, прибыльное. Хотим купить вещи здесь и продать там снова с выгодой, огромной. Поэтому я бежать сюда быстрей спрашивать, не добры ли вы брать с собой и Хаджи Али, дружелюбного?

— Почему бы и нет? Ваше предложение мне очень по душе. Вы с Отцом Смеха — дельные люди, и ваша помощь наверняка окажется мне полезной во время моего трудного путешествия.

— Значит, вы давать разрешение, ваше?

— Конечно, с превеликим удовольствием.

— Это есть очень хорошо. Это дает мне радость, бесконечную. Я учить язык, негритянский, и быть вам полезен званиями, моими. Мы будем делать исследование, научное, и получить имена, наши, известные, очень. Я должен бежать к Хаджи Али, ожидающему, и сказать ему, мы можем начать подготовку, отъездную, скорее, потому что вы исполнить желание, наше!

И он поспешил к Отцу Смеха, чтобы сообщить ему полученное известие.

А теперь перенесемся туда, где течет Бахр-эль-Газаль. Река Газелей пересекает границу страны негров бонго. Стройные пальмы украшают правый ее берег, и темно-зеленые метелки их листьев мечтательно колышутся на легком ветерке. На левом берегу от самой воды возвышается густой лес мимоз. Висящие на ветках деревьев засохшие травинки показывают, на какую высоту поднимается уровень воды в сезон дождей.

Поверхность воды сплошь покрывают большие острова, состоящие из нагромождений свежих и отмерших травяных корневищ. Между ними то и дело попадаются длинные и широкие полосы дикого сахарного тростника, которые еще больше суживают и без того узкую в это время года реку.

В одном из таких тростниковых островков, почти полностью скрытый высокими стеблями, стоял сейчас нуквер, один из тех парусных барков, которые распространены главным образом в верховьях Нила. Главная мачта в середине судна была снесена так же, как и меньшая на носу корабля. Тот, кто не знал о существовании этого нуквера, легко мог проехать совсем рядом, даже не заподозрив о его присутствии.

Без сомнения, этим столь тщательно спрятанным барком никто по назначению не пользовался, и тем не менее он был отнюдь не заброшен и не пуст.

Пять или шесть рабынь стояли на коленях друг возле друга и с помощью своеобразных каменных жерновов терли дурру: смоченную водой дурру засыпают в углубление жернова и маленьким камешком, который называется Сын Жернова, размалывают в муку. Этот примитивный способ сырого помола отнимает у рабов чрезвычайно много времени и сил. Результата целого дня мучительного труда одного из этих несчастных едва хватает, чтобы покрыть ежедневные потребности десяти-пятнадцати человек. Пот с лиц рабынь стекал прямо в замешиваемую тут же из этой муки вязкую кашу — основное блюдо суданского меню. Испеченная на круглой каменной плите, она превращается в кисры, аккуратные красно-коричневые лепешки, которые употребляют здесь вместо хлеба. На воде же из этого теста варят некое подобие пудинга, один вид которого способен надолго отбить аппетит у любого европейца. Кисра в качестве необходимого провианта берут в многомесячные путешествия. Если же дать им перебродить в воде, получится мариза, очень популярный среди всех суданских народов терпкий хмельной напиток.

Рабыни были на нуквере не одни. Под верхней палубой в кормовой части корабля двое невольников вили веревки из волокна пальмовых листьев и вполголоса о чем-то переговаривались. Опасливые взгляды, которые они время от времени бросали на рабынь, говорили о том, что они не хотели, чтобы их подслушали.