Мы оставили Вингейта на пути в Лондон, в начале лета 1939 года. Он сидел в каюте и писал длинный доклад о том, что дружба с евреями для Британии много важнее дружбы с арабами. Корабль ненадолго остановился в Гибралтаре. Пассажиров на берег не выпускали, но Вингейт с запрещениями никогда не считался. С корабля он сбежал и сумел встретиться с генералом Айронсайдом, тогда губернатором Гибралтара. Карьера этого генерала в тот период развивалась по восходящей. Он был популярен в армии и в стране, имел прозвище «Крошка» за свой двухметровый рост. Айронсайд принадлежал к немногочисленным противникам политики умиротворения, группировавшимся вокруг Черчилля, тогда рядового члена парламента. Рискуя карьерой, он снабжал Черчилля секретными данными, которые «умиротворители» пытались скрыть от строптивого парламентария. Эта информация помогала Черчиллю точнее оценивать происходящие события. На встрече Вингейт вручил Айронсайду свой меморандум. Это вскоре принесло пользу, хотя и совсем не ту, о которой думал Вингейт. Затем он снова пробрался на корабль и благополучно добрался до Лондона.

А дальше пошла служба-сказка! Жил себе в Лондоне с молодой женой, в деньгах не нуждался благодаря приданому Лорны, служебными обязанностями перегружен не был. Англию пока что не бомбили, даже когда началась война. Этот период известен в русской литературе как «странная война». Черчилль же назвал это время «сумерками войны». Польша была смята, но на Западном фронте еще было без перемен. И даже любимые Вингейтом сионисты были под боком: Вейцманы жили поблизости, вхож он был и в дом к Бланш Дагдайл (Баффи). С началом войны вернулись к обсуждению планов воссоздания еврейского легиона, подобного тому, что был в Первую мировую войну. Но премьером еще оставался Чемберлен. Черчилль же уже был морским министром. Но к морю планируемая еврейская часть отношения не имела.

Чемберлен, разумеется, был против отдельной еврейской военной единицы. Палестинским евреям предложили вступать в английские части индивидуальным порядком.

Вингейт был в то время занят двумя скандалами. Один из них он поднял, когда узнал о данной ему при отъезде с Земли Израильской характеристике. Развитие этого скандала приняло неблагоприятный для Вингейта характер, но вмешательство того же генерала Айронсайда (в прошлом губернатора Гибралтара, а с начала войны начальника имперского Генерального штаба) помогло это дело замять. Это и была та самая польза от меморандума, который Вингейт вручил Айронсайду в Гибралтаре.

Второй скандал — интереснее. Осенью 1939 года пришла в Лондон из Земли Израильской дикая весть: англичане окружили 43 бойца «Хаганы», когда те были на учениях, арестовали их и посадили в тюрьму, так как учения проводились нелегально. Но сроки им, ни на кого не нападавшим, дали огромные — по 10 лет и более! — с отбыванием их в тюрьме Акры, которая ныне знаменита у нас как тюрьма Акко. Она повидала многих, начиная с Жаботинского в 1920 году. К заключенным бойцам относились плохо. Среди арестованных был, между прочим, Моше Даян. Его Вингейт лично знал по ночным ротам и считал своим учеником. В еврейском мире начались протесты. К ним, конечно, подключился и Вингейт. Вейцман возглавлял кампанию протеста в Лондоне. В конце концов вмешался тот же «крошка» Айронсайд. Он считал наказание варварским и глупым. Срок был снижен до пяти лет. На самом деле, не отсидев и полутора лет, узники были освобождены, ибо жизнь заставила англичан пойти на сотрудничество с евреями. В 1941 году все они попали с корабля на бал — из тюрьмы в английскую армию.

А между тем настала весна 1940 года. «Странная война» закончилась, Гитлер активизировался, и на Англию посыпались беды, а затем и бомбы. Именно в это время премьер-министром стал Черчилль. Я не буду описывать драматические события тех дней. Важно, что Англия не дрогнула, несмотря на катастрофические неудачи. Франция же позорно капитулировала. Конечно, свою роль сыграло и географическое положение Англии, ведь у англичан был мощный «противотанковый ров» — Ла-Манш.

Но дело было не только в этом. Вейцман вспоминает в своих мемуарах, что в начале войны (после XXI Сионистского конгресса) он был во Франции. Вот что он там увидел в сентябре 1939 года: «Двадцать пять лет назад (то есть в 1914 году, в начале Первой мировой войны) Париж был полон энтузиазма и уверенности в своих силах. Сейчас, хотя уже шла мобилизация, не было ни энтузиазма, ни особой подавленности, просто какое-то тупое созерцание происходящего. Разумеется, были и жалобы: „Две такие войны за одну жизнь — это, пожалуй, уж слишком много“. Слышны были и другие голоса: „Эта война никому не нужна… Мы больше выиграем, если договоримся с немцами… Чемберлен вел правильную политику, нужно ее возобновить… В стране достаточно людей, которые знают и понимают нацистов и могут вести с ними переговоры…“»

Затем Вейцман вернулся в Англию и застал там совсем другую картину: «Молодежь, прежде возмущенная политикой Чемберлена, забыла все свои обиды и устремилась на защиту страны». А вот что вспоминает Черчилль о первом дне войны: «Все были в веселом и шутливом настроении, как это свойственно англичанам перед лицом неизвестного». О настроении в парламенте, когда там узнали о нападении на Польшу: «Не было никакого сомнения, что палата (депутатов) настроена в пользу войны. Мне казалось, что она настроена более решительно и выступала более единодушно, чем в аналогичном случае 2 августа 1914 года, при котором я тоже присутствовал». Так что дело не только в Ла-Манше.

И еще одно. Германская разведка (Абвер), безусловно, добилась немалых успехов в Англии. Но она не смогла склонить к измене ни одного крупного деятеля, в то время как во Франции ей это удавалось. Немцы могли обхитрить англичан, но не заставить изменить Родине. Многие «умиротворители», когда война уже началась, сражались и работали, внося свой вклад в победу (например, известный нам Бивербрук — в войну министр авиационной промышленности). Впрочем, были и такие, что в победу не верили и готовы были пойти на мир с Гитлером. Но и они вели себя лояльно, не доходя до измены. Недавно эти люди считали за честь получить приглашение на вечер в германское посольство, к Риббентропу. Риббентроп сделал из этого неправильный вывод, что Англия сгнила и легко сдастся. А Англия, «обливаясь кровью, стояла как утес». И недавние гости Риббентропа теперь сражались. Но, как говорит поговорка, простота хуже воровства. «Умиротворители» и при сознательном желании не смогли бы больше сделать для Гитлера, чем сделали перед войной. Я хочу бросить очередной камень в Чемберлена, хотя этот, с позволения сказать, дурень уже завершал свою политическую и даже физическую жизнь. В ходе «битвы за Атлантику» англичанам очень мешало отсутствие баз в Западной Ирландии, то есть на территории Ирландской республики. А ведь еще недавно они там были. Но в 1938 году правительство Чемберлена их ликвидировало из соображений экономии, а также потому, что стремилось к добрососедству с ирландцами. Тут уж и Гитлер не вмешивался, но Чемберлен все-таки ухитрился Англии нагадить! Обратно ирландцы англичан не пускали, придерживаясь строгого нейтралитета. Нарушать его силой — значило осложнить отношения с Америкой. Много крови стоил англичанам этот эпизод политики умиротворения.

Приход к власти Черчилля, казалось, поднимал шансы на создание боевой еврейской единицы, тем более что война уже пришла на Средиземное море: страшным летом 1940 года Муссолини решил, что судьба войны уже решена. Он ведь тоже думал, что «англичане уже не те, что во времена Дрейка», а Франция агонизировала. Черчилль тщетно предупреждал его: Англия будет биться до конца. Теперь мы знаем, что Гитлер заполучил горе-союзника. Но тогда-то для Англии, остававшейся один на один с могучим Третьим рейхом, это был удар.