Зубатов не был Маниловым. Он пытался воплотить свои мечты в реальность, организовывая монархические рабочие кружки, которые должны были бороться, при поддержке властей, за увеличение зарплаты, сокращение рабочего дня. Переживут капиталисты эти расходы — считал Зубатов. Они же тоже заинтересованы в стабилизации положения. Зубатов, кстати, работал и на «еврейской улице». Но нам это сейчас не важно. В Петербурге привлек он к своей деятельности молодого честолюбивого священника Г. Гапона. Тот возглавил рабочий кружок на Путиловском заводе. Но планы Зубатова оказались слишком умными. Дело не выгорело, его прогнали, все его начинания заморозили. Он дожил до 1917 года и, видя, как сбываются все его мрачные пророчества, покончил с собой. А его выдвиженец Гапон решил продолжить начатую деятельность на свой страх и риск. Так он и познакомился с начальником инструментального цеха Путиловского завода, инженером Пинхасом Рутенбергом (русские звали его Петр). Он был эсером. Ленин и большевики не зря не любили сионистов. Те, кто уходил в сионизм, обычно были для дела русской революции потеряны. Но один человек, Рутенберг, оставил-таки заметный след в обоих этих видах деятельности. Был Рутенберг молод — на один год старше Трумпельдора. Этот год оказался важен — Рутенберг успел поступить в гимназию. Затем он учился в Санкт-Петербургском технологическом институте. Институт этот был основан еще при Николае I, и при нем евреев туда брали! А со времен Александра III принимали уже не более 3 % евреев. Рутенберг выдержал конкурс. Женат он был на Ольге Хоменко — нееврейке. Имел четверых детей. Ольга, кстати, была активной революционеркой, одно время заведовала изданием недорогих научно-популярных книг для рабочих. Тут есть одна неясность. То ли они были женаты гражданским браком (то есть не церковным, не признаваемым официально в России), то ли Рутенберг крестился, чтобы жениться. Второе вполне возможно. Он был тогда равнодушен к религии, а поначалу был равнодушен и к еврейской идее — революция должна была все исправить. Вообще-то революционеры редко бывали хорошими родителями, даже женщины. Но эта семья была устойчива. (Ольга, кстати, была старше мужа.) Они разошлись уже в зрелые годы, когда он стал сионистом. Ольга, видимо, не смогла зажечься еврейской идеей, оставить мечты о революции. А пока что к новому 1905 году Россия получила горький подарок. Пришло известие о падении Порт-Артура. И до этого приходили неблагоприятные вести, но их всерьез не воспринимали. Утешались тем, что «русский долго запрягает, но быстро едет». А теперь поняли, как плохо дело. И восприняли это с большой горечью. Даже с большей, чем весть о падении Севастополя за полвека до того, — падение Порт-Артура восприняли не просто как поражение, но как позор.

По всей стране возникло брожение. И Гапон решил, что лучше часа не будет. Он был человек авантюрного склада. Ему благоприятствовало и то, что война шла уже почти год и не могла не вызвать определенных трудностей у населения. И он обратился к путиловским рабочим, среди которых был популярен. И Путиловский завод забастовал. В самом начале забастовка формально носила экономический характер. Но вообще-то остановить в разгаре войны крупнейший машиностроительный завод страны — это уже не только экономика. Впрочем, очень быстро забастовка распространилась на другие предприятия Петербурга, и экономические требования стали дополняться политическими, требованием введения Конституции. В Питере было много грамотных рабочих, знавших, что это такое, а тем, кто не знал, объяснили, что министры у царя — глупые, их надо заменить. Еще раз напоминаю: вся страна сверху донизу была потрясена падением Порт-Артура. Гапон стремительно превращался в лидера общероссийского масштаба. И вот 9 января 1905 года огромные толпы двинулись к Зимнему дворцу.

В советской литературе любили подчеркивать царские преступления.

Особо отмечали, что толпа шла с портретами царя. Портреты были, но очень часто соседствовали с политическими лозунгами против самодержавия. Как бы то ни было, кровопролитие 9 января с применением военной силы оказалось, конечно, ошибкой царя. Гапон был взбешен. Спасенный в тот день Гутенбергом, он написал огненное воззвание против царя, затем бежал за границу — тоже с помощью Рутенберга. Он вынырнул в Вене. А в России продолжал развиваться революционный кризис — настоящий подарок для Японии. В Германии и Австрии издавна (уже более полувека) прикармливали русских революционеров. Гапона встретили в Вене на ура. Он попал в центр внимания. Но там скоро разобрались, что эта птица — полета невысокого. Такие эмигранты становятся сенсацией, но скоро мода на них проходит, и их быстро забывают. Это узнал на своей шкуре Гапон. И вот, когда слава его погасла и он не знал, что делать дальше, к нему «подъехали» тайные агенты русской разведки. И предложили снова сотрудничать с ними, как когда-то, во времена Зубатова. Они брались «нелегально» переправить Гапона обратно в Россию, а уж там он должен был, используя старые связи, вступить в контакт с революционерами и выдать их властям. Гапон согласился и «нелегально» появился в Петербурге после годового отсутствия. В России революционный кризис к тому времени уже прошел свой пик. В конце 1905 года было подавлено восстание в Москве. Стали заметны признаки спада революции. Гапон встретился с Рутенбергом и предложил заработать на выдаче революционеров властям. Рутенберг ответил, что должен подумать. Новую встречу назначил в маленьком дачном поселке под Петербургом. Зимой там почти не было жителей. В пустой даче они встретились снова. Гапон повторил свое предложение. Рутенберг открыл дверь в соседнюю комнату, и оттуда вышла группа путиловских рабочих, знавших Гапона по былым временам. Через несколько дней полиция нашла труп — Гапон был повешен. Но и Рутенбергу скоро пришлось уносить ноги. Революция выдыхалась, а гибель Гапона ему, конечно, не простили бы. Он «вынырнул» в Италии. Вскоре к нему приехала жена с детьми (власти не чинили препятствий!). Сперва ему, конечно, пришлось нелегко. Выручил Горький — одолжил денег. Со временем все наладилось, и деньги Рутенберг вернул — инженер он был хороший и, соответственно, хорошо устроился на Западе. Он поддерживал связь со своими эсерами, и мало кто знал, что у него стал все больше расти интерес к еврейским делам. Вроде бы он даже официально вернулся в иудаизм, пройдя все положенные отступнику наказания. Но оставим Рутенберга до поры, мы с ним еще встретимся. Нам пора в Россию.

Еврейская самооборона действовала. Не всегда, правда, хорошо, — например, в Киеве ее беспомощные выстрелы лишь злили погромщиков. Я верю книге Шульгина «Дни» и очень ее всем рекомендую. Но из этой книги видно, каково было отношение властей, — пока бушует погром, в городе почти нет войск. Но затем, когда вдруг проходит слух, что евреи готовы перейти в контрнаступление, — войска тут же появляются, даже с артиллерией! Но были места, где еврейская самооборона показала себя достойно. В Одессе погром шел пять дней и ночей. Самооборона насчитывала в Одессе две тысячи участников, и они действовали. В общем, это не так уж и много для города, где жило сто пятьдесят тысяч евреев. Но и не кишиневский позор. В большинстве городов хватало двухсот-трехсот вооруженных человек. Оружие (почти всегда пистолеты) было, конечно, проблемой. На самооборону средства собирались в России. Богатые евреи боялись давать деньги — боялись осложнений с властями. Боялись и евреев-социалистов. Говорили, что снова выручил Ротшильд (на сей раз, конечно, тайными пожертвованиями). Американские евреи тоже собирали деньги и пытались слать оружие. Власти боролись с еврейской самообороной всеми силами, то есть выставляли против нее войска. Но когда город наполнялся военными, погром обычно все-таки стихал. Бывали, правда, случаи, когда войска втягивались в погром, но не часто. (Особенно знаменитым стал такой случай летом 1906 года, в Белостоке, вызвавший, кстати, бурю в Думе.) А в общем, это было куда страшнее, чем в старые добрые времена 1881–1882 годов. Было убито не менее тысячи евреев, несколько тысяч ранено. Теперь уже нельзя было сказать, что русская общественность отмахивается от проблемы. Были антипогромные воззвания, подписанные известными писателями, крупными общественными деятелями, видными представителями православного духовенства. Но толку от этого было чуть.