Тут надо обсудить щекотливый вопрос. А что же толкало погромщиков навстречу еврейской самообороне? Она ведь была совсем не безобидна, и громилы тоже несли потери (обычно все-таки меньшие, чем евреи). Увы, вовсе не всегда антисемиты — это отребье. В данном же случае, по-видимому, большая часть была уверена, что делает патриотическое дело — защищает Царя и Отечество от жидовской «леворуции» (революции). Тут уж нечего жалеть свою голову. И тем более голову жида, даже если раньше был с ним знаком и покупал что-то в его лавке. Встречались, конечно, среди погромщиков и уголовники, и садисты. Но не они преобладали в погромной толпе, а те, кто считал себя порядочными людьми. А поведение властей, негласную поддержку которых они чувствовали, убеждало громил в собственной правоте[5]. И никакая еврейская самооборона их не пугала. И тут встает еще один деликатный вопрос. А выигрывала ли революция от широкого участия в ней евреев? Жаботинский сильно в этом сомневался. Ибо монархисты пользовались широким участием евреев в революционном движении, чтобы доказать, что все это еврейское дело, а не русское, не православное. (А одно поколение назад — это было дело польское, католическое, западное.) И пропаганда эта имела успех. (Очень советую прочитать фельетон Жаботинского «Еврейская крамола».)

Во всех этих грозных событиях Трумпельдор, по не зависящим от него обстоятельствам, не участвовал: он был далеко — в японском плену.

Существует легенда (на сей раз не сионистская), что рабочий класс выступал против погромщиков. Сознательные рабочие якобы защищали евреев. Я думал раньше, что это большевистское мифотворчество. Но оказалось — нет! Эта легенда родилась еще до 1917 года. И в нее верили. Совершенно непонятно, как она возникла. Я пытался исследовать вопрос о роли рабочих и вот что нашел: во-первых, в момент революционного подъема в Петербурге из самых верхов (от генерал-губернатора) раздался призыв к русским патриотам: выйти на улицы города и делом доказать свою преданность престолу и Отечеству. В ответ на это Троцкий заявил, что он выведет на улицы двенадцать тысяч организованных рабочих. И поглядим, кто кого! Погром в Питере не состоялся. Но неясно, во-первых, действительно ли власти хотели этого погрома (все-таки столица) или блефовали. Во-вторых, неясно, мог ли Троцкий вывести рабочих на улицы для защиты «жидов и студентов» или блефовал (успешно).

Потом — Полтава. Рабочие там действительно давали понять, что они против погрома. Но это случай исключительный. В Полтаве жил Короленко — наш старый знакомый. В Полтаве он пользовался огромным авторитетом во всех слоях общества (и у рабочих тоже) и использовал этот авторитет для борьбы с погромными настроениями, проявляя при этом личную храбрость. Но мало на земле таких людей.

Далее, Ревель (Таллинн). Там была организована рабочая дружина для борьбы с возможным погромом. Случай абсолютно не типичный, ибо создана она была властями. Официально ведь не было приказа «бить жидов». И тамошний губернатор, человек достойный, принял меры к сохранению спокойствия в городе. Такое редко, но бывало.

И наконец, Луганск. Об этом случае сам Владимир Ильич Ленин однажды сказать изволил! Но, увы, кроме самых общих фраз, что рабочие прогнали погромных агитаторов, ничего об этом событии я не нашел, хотя его поминали в книгах против сионистов, ссылаясь на Ленина, а книг этих в СССР после Шестидневной войны более чем хватало. Предположим, все так и было, честь и слава тогдашним луганским рабочим. Но, увы, они были исключением, которое не опровергает правила. А горькая истина состоит в том, что неизмеримо чаще рабочая масса активно участвовала в то время в погромах. Предположим, что был еще какой-то случай, который я проморгал. Картины это не меняет. Правда, надо сказать, что в отрядах еврейской самообороны сражалось какое-то количество русских людей, были среди них и рабочие. Честь им и слава. Но во-первых, таких героев было мало, во-вторых, рабочие и там большинства, кажется, не составляли. (Статистики, разумеется, нет.)

Тогда же на всю Россию стало известно имя русского студента Блинова. Он погиб, сражаясь в рядах еврейской самообороны в Житомире. Были и другие герои. Но еще раз подчеркиваю: массовым это явление не было. Христиане-добровольцы, выходцы из всех слоев общества (были даже из дворян), вступали в еврейские отряды по личной инициативе. Но мало их было, и не делали они погоды.

В конце 1906 года революция пошла на спад, и погромная волна — тоже.

Теперь пора ввести в наш рассказ еще один персонаж. Это не еврей, а поляк. С конца XVIII века борьба Польши за свободу представляла собой картину величественную. Там не было недостатка в отваге, но наблюдался явный недостаток рационального мышления. В войнах XIX века все враги России, от Наполеона до Шамиля, имели поляков в своих рядах. Но удачный момент всегда упускался, никогда не умели рассчитать время, не умели организоваться, да и обстановка не благоприятствовала. Не было у поляков тыла — Пруссия (Германия) и Австрия (Австро-Венгрия) тоже отхватили куски Польши и помогали России против поляков, а сочувствовавшие Франция и Англия были далеко. «Самозабвенные польские восстания» (выражение Солженицына) терпели неудачи, и на поляков обрушивались репрессии, но несокрушим был их дух. «Еще Польша не погибла, коль живы мы сами!» (Сравните: «И пока жив еще хоть один еврей — жива будет наша надежда», — это строки из сионистского гимна «Надежда» — «А-Тиква».) И поляки, проиграв очередное восстание, уже думали о следующем.

У начала той борьбы стоял Т. Костюшко. Памятник ему стоит в Вашингтоне. Ибо прежде, чем стать польским героем, он сражался за независимость США. Это был человек редких моральных качеств. В Польше он оставил добрую память у евреев (в его армии был даже еврейский полк). В Америке он оставил добрую память у негров. Ибо все свое американское имущество (а его хорошо наградили за участие в Войне за независимость) он завещал на выкуп негритянских детей из рабства и на их профессиональное обучение. И умеренные, прагматичные негритянские лидеры конца XIX века брали его за образец. За образец его брали и в Польше, но его благородства, увы, не унаследовали. Плохо относились поляки к евреям, и чем дальше — тем хуже. Были исключения, но они не опровергали правила. «Я всю жизнь старалась достичь дружбы между вашим народом и моим, да так и не преуспела», — сказала уже пожилая польская писательница Ожешко молодому Жаботинскому.

После этого вступления я представляю нового персонажа, Юзефа (Иосефа) Пилсудского. Он потребуется нам и для этой сказки, и для следующей. Он был одним из самых знаменитых людей первой половины XX века. Выходец из знатной, но небогатой польско-литовской семьи. До девятнадцати лет мы не находим в его биографии ничего примечательного. Кончил гимназию в Вильно, поступил в Харьковский университет на медицинский факультет. Проучился один год. И вдруг все рухнуло. Его старший брат, Бронислав Пилсудский, был схвачен за участие в подготовке покушения на Александра III. По тому же делу был схвачен Александр Ульянов — старший брат Ленина. Пройдет тридцать три года, и пути младших братьев разойдутся. Именно Юзеф Пилсудский перечеркнет мечты Ленина о мировой революции. Но это будет потом — в 1920 году. А пока — Юзефа тоже схватили, он что-то перевез по просьбе старшего брата. Вроде и сам не знал, что везет. Брониславу дали пятнадцать лет каторги. Сперва хотели даже казнить. (Александра Ульянова, как известно, казнили.) А Юзефа даже не судили. В административном порядке сослали на пять лет в Сибирь. Через пять лет из Сибири вернулся готовый революционер. Он тогда был весьма заражен марксизмом, к религии же оставался равнодушен — перешел из католичества в протестантизм, чтобы жениться. (Как тут не вспомнить Рутенберга. Им всем тогда на религию было плевать.) Потом об этом неудобном для польского лидера факте старались не вспоминать, хотя он и вернулся вновь в католичество (опять же как Рутенберг).