— Болит, Анна Николаевна? — тихо спросил молодой голос.

— Болит. Груз, что ли, сдвинулся. Спица прямо режет.

— Надо бы сказать…

— Кому же? Суббота, воскресенье, врачей не было.

— Сестре бы сейчас сказали.

— А что она сделает? Шурочка давеча марганцем мазала, еще хуже стало. Потерплю уж до завтра. Час-то который, Галочка?

— Одиннадцатого десять минут.

Как рано! Леонид еще не вернулся и ничего не знает. Что он подумает, когда не застанет ее дома? Что будет думать до утра? Пусть думает что хочет. Пусть волнуется, мучается…

Но Зоя тут же опомнилась. Это было неразумно. Все, что она создавала, должно оставаться незыблемым. Даже это происшествие должно пойти на пользу ее жизни, ее семье.

— Надо же сообщить домой! — простонала она.

— Вы дали свой номер телефона в регистратуре? — спросила невидимая Галочка. — Если дали, они позвонят.

Зоя не могла вспомнить, называла она номер или нет. Ей стало тяжко.

— Я больше не могу, не могу я.

— Вам плохо? — Галочка, видимо, приподнялась на локтях. Густо-черная головка — вот все, что могла увидеть Зоя.

— Не знаю. Тяжко мне. Все жесткое…

— Это оттого, что вас на щит положили. Может быть, вам судно надо?

— Больно мне…

— Няню придется позвать. Позвоните, Анна Николаевна.

— Да что без толку звонить, — неохотно отозвалась Анна Николаевна, — нет сегодня никого.

— Может быть, сестра придет?

— Нет, не дозвонишься, — безнадежно сказала Анна Николаевна.

Жесткая подушка давила Зое на затылок. Губы пересохли. Почему никто не встанет, чтобы ей помочь?

— И неужели по ночам никого не бывает?

— Бывают, да не дозовешься, — сказала Анна Николаевна. — Которая нянечка заляжет на свободную койку да и спит всю ночь. А мы все тут неходячие, кроме Варвары Петровны. Да она сегодня домой бегала, нагулялась и спит.

— Заснешь с вами! — донесся от окна глухой голос. — Трещат не знай чего среди ночи.

— Сходили бы вы, Варвара Петровна, за сестрой, — сказала Галина.

— Зачем это я пойду? Что ей сестра сделает? Положили, — значит, лежи.

— Капелек успокоительных, может, даст.

В палате замолчали. На кровати рядом с Зоей кто-то сладко похрапывал.

— Наташа спит, и горя ей мало, — вздохнула Галя.

— Ребенок, что ей, — отозвалась Анна Николаевна.

Зоя попыталась передвинуться, перевалиться на бок, изменить положение. Ничего не получалось. Поперечная дощечка, пригипсованная к ноге, крепко держала ее в одном положении. Спина онемела. Зоя положила руку на поясницу, и это движение сейчас же отозвалось болью в плече. Холод от мертвого, тяжелого гипсового сапожка распространялся по всему телу. Ее била дрожь, и сжимала горло едкая жалость к себе, искалеченной и затерянной среди чужих, безразличных людей.

У окна зашевелились. По палате прошла коренастая, почти квадратная фигура с маленькой головой и толстой гипсовой рукой, которую она держала на весу.

— Пошла все-таки, — удовлетворенно сказала Галина, когда за Варварой Петровной закрылась дверь. — Как хотите, а в душе она не плохой человек.

— Все может быть, — покорно согласилась Анна Николаевна.

Опять стало тихо в тусклой комнате. Не сказав ни слова, вернулась обратно Варвара Петровна и улеглась, закутавшись с головой. За окном всё бежали и бежали по кольцу машины, бежали мимо старого зеленоватого дома с колоннами. От их движения слегка сотрясалась кровать и чуть слышно позвякивала ложечка в стакане. Колючие крошки гипса, обретя самостоятельное движение, распространились по всей кровати, и больше не стало сил терпеть эту муку. Казалось, если сейчас же не откроется дверь, лопнет сердце.

Дверь распахнулась. Круто постукивая каблучками, вошла девушка, туго обтянутая коротеньким халатом.

— Ну, что надо? — спросила она, встав у спинки кровати. И тут же заметила непорядок: — Вам сказано было — не закрывать ногу. Гипс же высохнуть должен. Вроде бы можно понять.

— Мне холодно, — сказала Зоя, — плохо мне. Позовите врача.

— Это еще зачем? У вас все нормально. Придет няня, спросите у нее второе одеяло.

Руки у девушки были заложены в карманы халатика, и тем самым определилось, что делать она ничего не собирается.

— Я не могу больше лежать на спине.

— Привыкайте, — сказала сестра, — вам теперь больше двух месяцев на спине лежать.

— Да что же такое со мной?

— Обыкновенный перелом, — она пожала плечами, потом, точно смилостивившись, вынула из карманов руки, поправила температурный листок, привешенный к спинке кровати, спросила нетерпеливо: — Ну, все? — и, так же стуча каблучками, вышла из палаты.

Все. Обыкновенный перелом. Через это прошло несчетное множество людей. Это не смертельно. К таким вещам можно даже отнестись с юмором: «Вы слышали? Зоя сломала ногу! Вот угораздило!»

Сестра не сделала ничего, и все-таки Зое стало не то чтобы легче, а как-то терпимее. Будто отпустил какой-то зажим. Она знала, что не заснет, заснуть было невозможно, но вся собралась и стала терпеть, пропуская через свое терпение медленное ночное время.

Сна не было. Временами накатывало тяжкое забытье, сквозь которое прорастает и боль и мука. Но все-таки Зоя не слышала, кто и когда выключил лампочку. Потом всю ночь по потолку текли световые полосы от проносящихся машин. У окна тяжко храпела Варвара Петровна. На какой-то тихой улице, в тихой комнате спала женщина, вернувшаяся со свидания. Спала удобно, свернувшись бубликом или уткнувшись лицом в подушку и подогнув под себя одну ногу.

Если бы Зоя тоже могла повернуться на бочок, она уснула бы. Так ей казалось.

Машины понемногу затихли. Редко-редко пробегал одинокий луч. Варвара Петровна храпела все громче, с надрывом. Зоя терпела озноб, тяжесть, тоску.

Потом полоснул по глазам свет. Застучали каблуки. «Возьмите градусник», — громко сказала сестра. Ее круглые глаза, удлиненные густой черной тушью, смотрели мимо.

На койках зашевелились.

— Прах вас дери, — сказала Варвара Петровна, — всю ночь глаз не сомкнула. Только-только задремала…

Покачиваясь, сидела Анна Николаевна. Копошилась в своей тумбочке Галя. Не проснулась только девочка Наташа. Сестра потрясла ее за плечо, но сквозь сон, не открывая глаз, Наташа невнятно и яростно выкрикнула: «Нет, нет, рано еще…» — и уткнулась в подушку. Сестра силой отогнула ей руку и сунула градусник под мышку.

— Разобьет еще, как в прошлый раз, — посетовала Анна Николаевна.

— Да чего ей мерить, у нее всегда нормальная, — сказала Галя.

— Положено, и не о чем говорить, — строго прекратила разговоры сестра и ушла, прижимая к груди толстую тетрадку и стакан с термометрами.

Варвара Петровна тотчас положила термометр на тумбочку и завернулась с головой в одеяло.

— Еще часа полтора поспать можно.

— Да уж теперь дома отоспишься. Сегодня уйдешь? — спросила Анна Николаевна.

— Не выпишусь я сегодня. Еще дня два побуду.

— Ох, я бы домой на крыльях полетела, — сказала Галя.

Варвара Петровна рассердилась.

— «Полетела бы, полетела»! — передразнила она. — У меня за спиной мамочки нету. Я сама одна себя обслужить должна. Попробуй-ка с таким чемоданом…

Она еще долго ворчала, не обращая внимания на робкие извинения девушки.

Анна Николаевна рассмотрела свой градусник:

— Кажется, нормальная.

— А у меня тридцать семь и семь с самого утра, — пожаловалась Галя.

— Ничего не сделаешь.

— А у вас? — спросила девушка.

Зоя вытащила термометр:

— Тридцать семь и одна.

— Это ничего, это от потрясения. Вообще переломы большой температуры не дают. Разве после операции.

— Какая операция? У меня обыкновенный перелом.

— А теперь переломы так и лечат. Кости гвоздем скрепляют.

— Под наркозом?

— Конечно.

— Но я не хочу.

— Ох, ох, — заворочалась Анна Николаевна, — я вот тоже не согласилась. Сколько меня врачи уговаривали. Сам профессор даже приходил. Уперлась — ни в какую. Боялась, сердце не выдержит. Вот третий месяц лежу на растяжке, и конца не видно. Последний рентген показал — мозоль слабая, никудышная. А женщина тут была, старше меня на два года, так через десять дней после операции на костыли встала.