Открылось окошко, соединяющее обе комнаты подстанции. Заглянула Евгения Михайловна:

— Товарищи, товарищи! Попрошу на занятия.

Кира испуганно, всем телом, прикрыла стенгазету, как будто Евгения Михайловна могла ее разглядеть. Нельзя было яснее показать, что готовится нечто тайное от заведующей подстанцией. Но заведующая не обратила на это внимания и ничего не заподозрила. Десять лет Ксения проработала под началом Евгении Михайловны и изучила ее целеустремленный характер. Сейчас заведующая не видела ничего, кроме двух врачей, уклоняющихся от политзанятий. Кира вздохнула:

— Влипли. Возьму газету домой, здесь невозможно.

Они едва протиснулись в дверь. Народу в комнату набилось много. Санитары, фельдшеры, водители машин, врачи. Политчас проводил фельдшер Евсеев, молоденький и очень строгий. Перед ним лежала толстая тетрадь, исписанная красивым почерком, и множество газетных вырезок.

Подавая пример молодым, Евгения Михайловна, ее заместительница Прасковья Ивановна и председатель месткома фельдшер Басанин занятия конспектировали.

Ксения посмотрела на щиток. Номер ее бригады стоял на очереди третьим. Раздался звонок. Фельдшер снял трубку и, негромко переспрашивая, стал записывать вызов. Стараясь ступать неслышно, прошел санитар с ящиком. Врач уже застегивал форменную шинель. За стеной зашумела и отъехала машина.

Занятия шли своим чередом. Только фельдшер другой бригады подсел к телефону и передвинул номерки.

— Товарищи, к следующему разу попрошу особенно тщательно подготовиться, — сурово говорил Евсеев. — Занятие будет проводиться совместно с работниками больницы. Желательно, чтобы наша подстанция показала себя с максимально лучшей стороны.

Закивала седой головой Евгения Михайловна. По комнате словно пронесся вздох. Все зашевелились, задвигались.

— Минуточку, — Евсеев поднял руку. — Прошу записать литературу.

— В жизни он не кончит, — с досадой шепнула Кира. — Я смываюсь.

Она протиснулась в дверь, и Ксении открылась вся комната. Доктор Колышев сидел на кушетке у окна. Встретившись с Ксенией взглядом, он высоко взмахнул головой, как бы приветствуя ее, и уж больше не отводил глаз от ее лица.

Ксения несмело подняла руку, будто поправляя волосы. Эти движения ничего не могли раскрыть постороннему. Они были понятны только им двоим. В комнате, переполненной людьми, они могли вот так незаметно переговариваться друг с другом.

В короткой утренней сутолоке, когда одни уходили домой, а другие обосновывались на сутки, Алексей Андреевич просто стоял рядом с Ксенией. Она еще не надела халата, и он видел ее в сером красивом платье, хорошо причесанной. Он это понимает и ценит.

Когда-то они случайно возвращались домой вместе. В автобусе было тесно, вспыхнула перебранка. Растрепанная, красная дама что-то громко кричала. Алексей Андреевич закрыл глаза, лицо его приняло страдальческое выражение. «Бедная, бедная, она ведь совершенно забыла, что она женщина…» Еще тогда Ксения подумала: «Как он прав, мы часто об этом забываем».

Доктор Колышев нередко говорил вещи, которые заставляли задумываться.

Кире в первые дни ее работы он сказал:

— Не волнуйтесь, каждый день будет одно и то же. Вам, по существу, надо знать несколько несложных приемов.

— Ну что вы чепуху говорите? — рассердилась Евгения Михайловна. — Как это одно и то же?

Алексей Андреевич улыбнулся:

— Конечно, люди все разные, сколько людей, столько болезней, и так далее… Но если серьезно говорить о характере нашей работы, то в основном мы сталкиваемся с травмами — ушибами, переломами, с заболеваниями сердечно-сосудистой системы. Затем отравления… Ну, еще ожоги, кровотечения…

Евгения Михайловна не сдавалась:

— Я за сорок лет работы двух одинаковых переломов не встретила.

— А я за сорок лет жизни не видел, чтобы в споре один убедил другого. Через год спросим у Киры Сергеевны.

Доктор Колышев работал на подстанции недавно. Евгения Михайловна с первого дня обошлась с ним сухо. У нее были свои планы на эту штатную единицу.

— Я располагала дать по полставке двум своим врачам. У них семьи, им нужно. Да вот в центре иначе рассудили…

При случае она не забывала заметить:

— Что ж вы с таким, можно сказать, научным багажом и к нам? Вам бы в клинику, в институт какой-нибудь.

Алексей Андреевич мягко отвечал:

— Видите ли, меня устраивает здесь распределение рабочего времени. Все-таки три свободных дня после дежурства.

— Ну, у нас еще и полусуточные дежурства есть.

И Евгения Михайловна неуклонно назначала доктора Колышева на никем не любимые полусуточные дежурства. Несколько раз это совпадало с часами работы Ксении, и тогда они возвращались домой вместе. По дороге он рассказывал ей о своей неудавшейся семье:

— Постепенно выяснилось, что мы видим мир по-разному. У нее одни представления о жизни, у меня другие. Пришлось расстаться. Ребенок остался с матерью. Тут я ничего не мог…

Ксении доктор Колышев нравился. На подстанции о нем говорили: эрудированный врач. Два дня назад она зашла к нему за журналом. И вот теперь все должно перемениться в ее жизни…

Шло обычное рабочее утро. Расходились по домам измятые бессонной ночью люди. На клеенчатых диванах лежали грубошерстные одеяла. Стол, на который опирался пальцами Алексей Андреевич, был заставлен стаканами с недопитым чаем.

А он говорил, чуть наклонившись к Ксении:

— Я очень люблю белые гвоздики. Они и просты и необычны, потому что гвоздике свойственно быть красной.

Радостное, гордое чувство женского могущества ощутила Ксения. Снова захотелось заставить его побледнеть, говорить неслыханные слова и знать, что во всем мире для него она одна. Захотелось засмеяться от прилива жизненных сил, как бывает только в юности.

Сощурив карие глаза, она спросила:

— А апельсины вы любите?

Он быстро ответил:

— Люблю.

— А золотых рыбок? — И добавила почти беззвучно: — А меня?

Он поднес ладонь к глазам.

— Алексей Андреевич, что же это у нас получается? — Евгения Михайловна всегда говорила громко. — Вы поменялись с доктором Кругляковым дежурством, а у меня никаких данных об этом нет.

Он ответил терпеливо:

— Но нам разрешено было поменяться, Евгения Михайловна.

— Я-то разрешила, но ведь на все порядок есть. Вот вы сейчас и напишите, пожалуйста, чтоб у меня основание было.

Она положила на стол маленький квадратик бумаги.

Раздались три звонка — вызов с врачом. Ксения Петровна кинулась к шкафу за халатом. Беретик она натянула, не глядя в зеркало, смяла всю прическу. Шинель схватила в охапку. Санитар Сема Яновский тащил ящик с медикаментами. Одеваясь на ходу, промчался фельдшер Володя Буйко.

— Ну, что там у нас? — спросила Ксения, когда машина уже тронулась.

— Отравление аминазином, — ответил Володя, помахивая бумажкой вызова, на которой еще не просохли чернила.

Машина «скорой помощи» идет на желтый свет, обгоняет там, где это не положено, и вообще позволяет себе некоторые нарушения правил. Работники ГАИ только глядят вслед и вздыхают. Но предоставление этих вольностей и привилегий предполагает водителей самой высокой квалификации.

Лаврентьев, водитель бригады Ксении Петровны, неразговорчив и нелюбопытен. Он никогда и не оглянется на больного, которого везет.

Ездить с Лаврентьевым уютно и покойно. Он умеет мягко обходить выбоины и неровности дороги. С ним хорошо перевозить сердечников, больных с тяжелыми ранениями, с кровотечением.

Ксения соображала:

«Аминазин… Это препарат, регулирующий кровяное давление при высокой нервной возбудимости, при психических заболеваниях. Верно, переборщили дозировку. Вряд ли что-нибудь серьезное».

Машина остановилась у многоэтажного дома, выложенного светлой плиткой.

Освещенные чуть затуманенным солнцем поздней осени, пестро блестели витрины молочной, на тротуаре прыгали ребятишки, по-утреннему торопились женщины, нагруженные хозяйственными сумками и бидончиками. Почти все прохожие приостанавливались и смотрели на машину, отмеченную красным крестом. Дети перестали играть и тоже смотрели.