Нет. Она выставляет Ксению в тот час, в ту минуту, то есть знакомит нас с героиней в такой момент, когда не всякий писатель может взять на себя смелость правдиво следовать с этой точки по всему дневному пути за своей героиней. Да, она поднялась с постели, сделала все необходимое по дому, накормила мужа, ребенка и отправилась на работу, в эту «Скорую помощь». И там, в привычной деловой суете, в окружении привычных сослуживцев вдруг вспомнила, поняла, почувствовала, сделала открытие, ясное как день: она не любит мужа. Потеряла интерес к отцу своего ребенка, потеряла всякое чувство к нему, ощутила в себе п у с т о т у. И тут же, под руками, оказывается тот, кто не пропустил момента, уже заполнил собой образовавшуюся пустоту в Ксенином сердце. Молодой врач той же самой «Скорой помощи», ее коллега, вдруг захватил ее воображение, уже успел сделать нужный шаг и претендует на второй шаг. Он внес в душу Ксении смуту. И в этой точке, полной дисгармонии, душевной рассогласованности, когда душа мечется между чувством и долгом, между ребенком, мужем, которого она уже не любит, и новой страстью, вспыхнувшей нежданно-негаданно, в этой раздвоенности, душевной разрегулированности всего человеческого существа не так просто писателю соблюсти подлинность, достоверность в описании человеческого поведения, его каждодневного, каждоминутного бытия. Да, внешне, как и все другие, человек исполняет свои житейские обязанности, разговаривает с людьми, спрашивает, отвечает, едет к больному по вызову, словом, делает тысячу мелких и не мелких дел, как и все другие люди. Он такой же, как все в этот час, но все в нем стронуто с места. Ко всему прочему он старается, мучается, чтобы, будучи поставленным перед выбором, выйти из этой драматической рассогласованности, на чем-то остановиться, с чем-то покончить, что-то сломать в себе и на месте сломанного построить новое или восстановить старое, уже порушенное, восстановить мир в своей душе, желанное равновесие, без чего немыслимо дальнейшее существование.
Вот в какой точке я споткнулся от неожиданности, от удивления перед тем, какую сложную художественную задачу ставит перед собой автор с самого начала повествования. Споткнулся и насторожился: что же будет дальше? Осилит ли автор сложность поставленной перед самим собой задачи? Или эта дерзкая смелость останется всего лишь жестом, непосильной для автора смелостью?
Чтобы убедить читателя, что автор с блеском справился со своей задачей, мне нужно исписать много страниц, пуститься в подробнейший разбор повести. Думаю, читателю самому легче убедиться в этом, прочитав повесть.
Между тем, читая подряд повести и рассказы Норы Адамян, я заметил, что чуть ли не везде, чуть ли не в каждом сочинении автор сразу, с первой страницы, усложняет свою художественную задачу, то есть сразу начинает «пахать» на нужную для хорошего писателя глубину. Это и в повестях, следующих за «Ноль три», — в «Красном свете», в «Новом соседе» и в «Девушке из министерства», в рассказах «Покинутый дом», «Вина непрощенная» и так далее.
Вчитайтесь в «Красный свет», и вы сразу задумаетесь: как же так вы ничего не слышали об этой повести? По какой такой необъяснимой причине критика умудрилась пройти мимо нее?
Густо изображенная повседневность нашего городского быта, кажется, не может предвещать ничего необычного, экстраординарного, тем более — трагичного. И в то же время…
Квартира, подробности семейного быта, гостящий у бабки с дедом сынок, муж на службе, улица, пешеходы, автомобили, магазин, очередь за мясом. Зоя стоит в этой очереди. Пронзительное узнавание толпы, наших с вами соотечественников, жителей великого города. «Стоять в очереди — это почти наука».
«— Вот вы оговорили и даже обозвали человека, а сами лезете вперед и хватаете…
Круглолицый точно ждал этой секунды. Он остервенело-радостно закричал:
— Да ведь это же скандалистка, ее по лицу видно! Она же склочница известная!
— А с вами я вообще не желаю разговаривать, — сказала Зоя.
— Она себя выше всех считает.
Это презрительно бросила темноглазая женщина».
У Зои мелко задрожало сердце. Она пытается что-то объяснить, но от нее отмахиваются. «А счастливый толстомордый человек лез вперед, объясняя всем, что Зоя «обыкновенная базарная баба, самая настоящая базарная баба». И тогда, зная, что этого не следует говорить, но слепая в отчаянии и гневе, Зоя крикнула ему: «Убивать вас таких надо». И почувствовала, как вдруг откачнулись от нее люди, кроме молодого паренька, который подмигнул ей: «А что? Неплохая мысль!»
«— Мясо будете брать? — устало и безразлично спрашивал продавец, держа на весу кусок.
Но Зоя, помертвевшая от бессильной ненависти, выбиралась подальше, подальше от этого прилавка, от этого мяса, от этих людей…»
«Вы только посмотрите на нее!» — гремел краснорожий. Что он имел в виду? Что он увидел в ней? И все люди вокруг, вся семья человеческая встала на его сторону и предала ее. За что?»
«На улице она смешалась с толпой, переходила улицу и оказалась под машиной. Она металась между скользкими блестящими телами машин и поняла — спасения нет. На нее надвигалась огромная, беспощадная харя грузовика. Больше она не сопротивлялась. Только в ожидании удара, в последнюю минуту, вдруг с облегчением подумала: «А, пусть…»
Улица волновалась. Насмерть? Насмерть? Не видите? Лежит. И так далее.
Грубый, расколовшийся мир, где каждый не любит каждого, продолжался в больнице, среди грубых нянечек, равнодушных врачей. Что-то происходит в этом обществе. Что-то неправильное происходит, работает против человека. Шукшин вспоминается с его последним вопросом: «Что же это с нами происходит?»
Юрий Трифонов вспоминается, у которого трещина в семье, на кухне каким-то таинственным путем выходит за дверь, простирается на все наше общество. То же самое чувство испытываешь здесь, в «Красном свете» Норы Адамян. Но это не все. Писательница не отпускает на этом месте читателя, она еще раз заставляет его вздрогнуть и испытать силу своего таланта.
Уже в больнице, а именно лечащему врачу, стали известны результаты расследования происшествия. В этом расследовании есть намек на умышленное покушение Зои на собственную жизнь. Холодок проходит по сердцу от какой-то роковой догадки. Ведь только что мы убедились в правдивом и естественном описании несчастья. Как достоверно описана сцена на улице и как понятна нам беспомощность женщины в стрессовом состоянии, после дикой сцены в очереди, когда Зоя потеряла последнюю каплю воли и уже перед колесами грузовика бессильно махнула рукой: «А, пусть». Но вот же возникает новый поворот, новая тайна в человеке. Оказывается, в той аварийной ситуации был выход — так показало расследование, но Зоя отчего-то не захотела воспользоваться этим выходом? Почему? Мы не знаем. И все же все это ужасно похоже на правду. Точно как у Достоевского, как в прозе высокого класса. И вдруг начинаешь вспоминать все заново, все мелочи, как бы не замеченные в свое время. В самом начале, еще дома, раздался телефонный звонок, спрашивали мужа.
«— Он будет только в одиннадцать, — сказала Зоя, — может быть, даже позже. — И для чего-то добавила: — Он работает по вечерам в библиотеке…
Этого совсем не надо было говорить. Вот за такую бессмыслицу она всегда потом на себя сердилась».
Вся эта «бессмыслица», вся эта мелочная случайность теперь зашевелилась в нашем сознании, и какая-то догадка встревожила наше сердце. Может, он совсем и не в библиотеке занимался по вечерам, и Зоя не хотела, но не могла остановиться, чтобы какому-то человеку по телефону не сказать, не пожаловаться, что ли. Может, тут тайна? Трагедия, уже назревшая в этой семье? А что? — думаем мы теперь уже вполне определенно, может быть вполне покушение на собственную жизнь. И дальше автор разматывает этот загадочный клубок, и мы еще замрем, читая сцену, когда Зоин муж приходит к врачу и разговаривает с ним.
