— Я своему отцу скажу… Он вам… Он вам покажет…

Тетя Тася высунулась за дверь.

— А где он, ваш отец? — спросила она. — Тю-тю ваш отец. Выставил вас коленкой под зад и думать о вас забыл. Нужны вы ему!

— Врете! — закричал Артюша. — Он за нами приедет, он увезет нас домой…

— Нет у вас дома. Вот он, ваш дом. — Венкина мама показала Артюше кукиш. Она сунула ему свой кулак прямо в нос.

Он отшатнулся, упал со ступенек, поднялся и побежал — не по тропинке, не к поселку, а по косогору, подальше от всех домов, от всех людей, которые могут так страшно меняться.

Сперва он упал за большой камень, корчился, выдирал из земли траву. Потом наконец заплакал — не голосом, не носом, как раньше, а всем телом. Солнце уже клонилось, когда он, совершенно без сил и точно пустой, окольными путями шел в поселок, твердо зная, что темной ночью подожжет ненавистный дом под горой.

Георгий сидел у начальника строительства городской теплоцентрали, в приземистом доме конторы, возведенном на пригорке. Из окон конторы просматривалась вся строительная площадка. Только что Георгий обошел ее по-деловому, как обычный рабочий объект с неизбежными недоделками и неполадками.

А сейчас, на расстоянии, перед ним возвышалась махина, гигантское сооружение, мощный организм — Георгий искал и не мог найти подходящего определения. Массивный котел врезался в небо темным пятном. Над ним поднималась труба высотой в двадцатипятиэтажный дом. Тонкие, ажурные лесенки вились вокруг котла и трубы. С горы плавной, пологой линией спускался канал. И все вместе на фоне белых склонов Арарата было монолитно, гармонично и целесообразно.

Когда сюда впервые пришли строители, здесь росли чахлые тополя, в которых гнездились аисты. Художники сидели за мольбертами, писали аистов и ругали людей, разбивавших площадку под строительство.

Теперь вид куда красивее, а художников нет.

…Начальник ТЭЦ, тезка Георгия, кричал в телефон, добиваясь вагонов с цементом, бросал и снова хватал трубку, а Георгий сидел, точно отстраненный от всех дел.

Он улетал в Москву и, отправив Ваче в аэропорт за билетом, развлекался тем, что рассматривал ТЭЦ с точки зрения художника.

Но объективности у него не хватало. Он имел слишком близкое отношение к этому строительству, чтобы быть беспристрастным. И отрешиться от дел ТЭЦ тоже не мог.

В контору пришел монтажник Ефим Гаврилович, мрачный, крепко сколоченный человек. От него по комнате распространялась едкая смесь запахов лука и металлической окалины. Георгию он издали степенно кивнул. Начальник, сердито морщась от каких-то доводов телефонной трубки, жестом указал старику на стул. Тот вздохнул и сел.

— Что, жизнь не радует? — спросил Георгий.

— Какая это жизнь?

— Ничего, — сказал Георгий, — вон какую игрушку отгрохали.

Но старик явно не разделял его лирического настроения. Покосившись на окно, он снова уставился на начальника и, улучив секунду, когда трубка легла на рычаг, быстро заявил:

— На что мне это нужно, насос под свою ответственность брать? Поработаем сколько необходимо — и весь разговор.

— А почему не взять? — спросил начальник.

— Потому, что этого не будет никогда, — твердо ответил Ефим Гаврилович.

— Вот люди! — сказал начальник. — Вам же насос нужен?

— А я не отказываюсь. Нужен, когда там, понимаешь, вода.

— Вот оформите и берите.

— Под свою подпись не возьму.

— Ты такое видел? — спросил начальник Георгия. — Учти, один мотор они уже сожгли. Сожгли вы мотор?

С неожиданным проворством Ефим Гаврилович повернулся к Георгию:

— А какие моторы не горят? Укажите мне такие моторы, чтоб они не горели!

— Без надзора все горят, — согласился Георгий. — Возьмите под свою ответственность моторчик, Ефим Гаврилович, ручаюсь, он у вас не сгорит.

— А на что мне это надо? Мало у меня забот!

В дверях показался Ваче. Конечно, с билетом. Спрашивать об этом не полагалось. Раз послали Ваче — все в порядке. Будет любой билет: на самолет, на футбольный матч, в театр, на шахматный турнир. Ваче встал у двери, непроницаемый и равнодушный. За ним вошел Оник, еще более худой, чем всегда, — так Георгию казалось при каждой встрече с журналистом. Худой и красивый. Вещи на нем никогда не выглядели новыми, но точно срастались с его подвижным телом.

— Тебе повезло, — сказал Георгий, пожимая сухую руку Оника, — присутствуешь при зарождении конфликта. Заслуженный производственник, бригадир боится ответственности.

— Можете так считать, — ехидно согласился Ефим Гаврилович.

— А я слышал, что ваша бригада носит звание…

— Я всякое звание носил. Я и ударник был, и стахановец был. Я по своей работе за все отвечал.

— Работа работой. Сознание надо иметь. Совесть рабочую, — легко вошел в разговор Оник, — вот сейчас у нас на страницах газет о рабочей совести большой разговор…

Ефим Гаврилович поднялся с табурета.

— Не пришлете мотор — работать не будем, — сказал он и, тяжело передвигая ноги, пошел из конторы.

— Как понимать? — спросил Оник. — Согласился?

Начальник строительства безнадежно махнул рукой:

— Собака старик. Кулацкая душа!

— А какой работник! — присвистнул Георгий. — На Ахтульской станции сроки нас поджимали, так мы с ним месяц почти не спали. Он и плотник, и сварщик, и каменщик. Все может. Талант.

— Кстати о талантах, — сказал Оник, — у меня к тебе разговор. Я за тобой в управление — говорят, на объектах. Но, оказывается, в некоторых вещах Онику Артаняну еще везет. Встретил твою машину. Ты что, улетаешь сегодня?

— Восемнадцать сорок. Третий рейс. Я для тебя человек бесполезный. Вот мой тезка Георгий Сергеевич даст необходимые тебе факты, цифры, фамилии.

— Ты мне нужен, — сказал Оник многозначительно.

— А здесь тебе ничего не нужно? Учти, скоро новую очередь запускаем.

— Сюда я еще приеду.

Они вышли. В стеклянности воздуха, в лиловых тенях гор, в мягком, необжигающем тепле солнца была уже сладостная осень Араратской долины.

Георгию хотелось объехать по пригорку, чтоб взглянуть на ТЭЦ со стороны канала, но Оник сразу пресек это чувствительное подведение итогов.

— Капиталистом хочешь стать? Перенимаешь опыт американских воротил или — как их там — бизнесменов? Обогащаешься?

Обычная Оникина трепотня.

— Обогащаюсь, — сказал Георгий. — Займи десятку.

— Нет, в самом деле, распродаете дно будущего моря?

— А что, получены сигналы?

— По всей форме. Письма трудящихся.

— А если по существу? Я что-то не понимаю…

Понять оказалось нетрудно. Письма оповещали, что мастер Амо Бекоян и председатель сельсовета Ванецян распространили слух о продаже деревьев на территории, подлежащей затоплению. Вырученные деньги они взяли себе, но какую-то малую толику заплатили трактористу, который выкорчевал корни. И только после того, как все деревья были срублены, проданы и вывезены, в конторе сельсовета появилось объявление, что трудящиеся могут получить древесину безвозмездно при условии, что они своими силами выкорчуют все пни. А получать было уже нечего. И делалась вся эта махинация с ведома и согласия главного инженера управления…

— Надеюсь, тебе понятен подтекст этой части письма? — спросил Оник. — А поскольку оно получено, нам предстоит им заняться.

— Все ерунда! — сказал Георгий. — И не желаю я ничем таким заниматься. Я сегодня уезжаю.

— У тебя еще куча времени.

— Что ж, ты думаешь, я не найду, куда его истратить? Очень мне нужно разбирать ваши анонимки!

— Я тоже мечтаю писать очерки под рубрикой «Люди красивой профессии» или «Человек — это звучит гордо!». Ваче, поверни, пожалуйста, к морю…

Ваче покосился на хозяина. Георгий недовольно кивнул.

— Амо не может и не должен доказывать, что он не продавал деревьев. Это ты должен иметь доказательства, что он их продал.

— Я не судья и не прокурор, — сказал Оник. — Мы спросим — он ответит. А дамба уже солидно наросла, скоро сомкнется, — прибавил он.