— Ребенок.
Он вернулся в комнату, еще плохо понимая, что произошло. Прежде всего возникла потребность немедленно что-то сделать. Потом появилось чувство виновности перед Ириной и досада на свою недогадливость. Потом он представил себе ребенка, маленького живого ребенка, и его охватила радость. Значит, можно начать все сначала: первые игрушки, первые книжки, счастливое познание мира.
Он зажег свет, включил настольную лампу. Как всегда, жена улыбалась ему с карточки.
Он подумал: «А если девочка? Ведь возможно какое-то повторение, в глазах, в улыбке? Вдруг случится чудо?»
В комнате сильно пахло мандаринами и яблоками. Александр Семенович открыл форточку. Донеслись песня, музыка, женский смех.
В коридоре приглушенно разговаривали, топали ногами, надевая калоши.
Галя провожала своих гостей.
Все-таки они были уже немолодые. Им хотелось домой, в теплые кровати. Мама сказала:
— Я пришлю с утра Ниночку, она заберет Тимку к нам на целый день, а ты погуляй.
Потом они ушли, и стало тихо. Так тихо, что было слышно, как веселятся соседи. И снова позвонил телефон. Анатолий спросил:
— Ну как, весело тебе в твоей компании?
— Ничего, весело…
— Ты, кажется, окончательно разгневалась?
— Что тебе надо?
— Ну вот, Галка, хватай такси и приезжай, улица Обуха, сорок семь. Я тебя буду встречать у ворот ровно через двадцать минут. Договорились?
— Нет, я не приеду.
— Брось свои штучки. Сейчас на них нет времени. У нас здесь мужчин больше, чем девочек. Ну, жду.
— Не жди. Я не приеду.
Короткий разговор. Бывало, они беседовали дольше.
Александр Семенович слышал все, что она говорила. Она сказала «нет» так, как действительно говорят «нет».
Он раскрыл дверь, забыв о своем помятом костюме и небритом лице. Галя еще стояла у телефона.
— Я вас не поздравила с Новым годом, Александр Семенович, — сказала она. — Я ведь боюсь в глаза вам смотреть, а вы ничего об этом не знаете.
— Не знаю, — согласился он, — я ведь тоже не поздравил вас и ничего вам не пожелал…
— А мне ничего не надо желать, — она заглянула в его комнату. — И вина у вас нет. Хотите, я принесу?
— Есть у меня вино, сейчас откроем.
— Не надо, не открывайте.
Она вошла и легко села на тахту, подобрав под себя длинные ноги.
— Я и так немного пьяная. Александр Семенович, а знаете, для чего Анатолий менялся? Он эту плохонькую комнату сдать хочет. Его квартирой премировали. Двухкомнатной. С мусоропроводом. А я ничего не знала. Вы мне верите?
«Ах, умница Аннушка, как в воду глядела», — первым делом подумал Александр Семенович. Галя не ждала его ответа:
— Обманул нас Толечка. Всех обманул. Ну, перед вами я одна виновата. Ведь виновата? Правда? Вы за него хлопотали, комиссию ему устраивали. А я перед вами виновата.
Он не умел и не любил утешать женщин. И сейчас не умиление и не жалость вызвали в нем Галины слова.
— Больше всего вы сами перед собой виноваты, — сказал он жестко.
— Почему? — спросила она. — Почему?
— Потому что не меня вы обманывали, а себя, и давно. Разве вы не видели, что он такое? Вы, красивая, умная, теряли свое достоинство, свою гордость, унижались перед ним. Вы родили ему ребенка, он вам ноги за это должен был целовать. А вместо этого вы, как девчонка, просили его о каждой встрече. Вы и сейчас побежите за ним…
— Александр Семенович! — слабо крикнула она.
— Я не буду просить прощения за эти слова. Я так думаю.
— А может быть, я его любила?
— Неправда. Вы просто взяли то, что под рукой. То, что легче.
— Все так делают.
— Нет. Только слабые.
Галя засмеялась:
— Чепуха! Все, что вы говорите, чепуха. Все девушки ждут героев и принцев, а влюбляются в первых попавшихся. Одной повезет больше, другой меньше. Может быть, только одной на мильон, и то не самой лучшей, достается принц и алые паруса. Только это не с моим счастьем…
Галя не дала ему ничего сказать:
— Значит, вы так плохо думаете обо мне, Александр Семенович? Спасибо, хоть красивой считаете. Или вы это просто так сказали?
Ему показалось — она смеется, чтоб не заплакать. Он сел на край тахты и взял ее руку.
— За Толиком я больше не побегу. Но ведь ничего другого не будет, Александр Семенович, дорогой мой. — Она провела рукой по его щеке. — Вы и не побрились к Новому году.
Он поцеловал легкую женскую руку, поцеловал другую. Галя положила голову ему на плечо:
— Новогодняя ночь… Не все ли равно, правда?
Он прижал к своей груди ее голову, гладил волосы и плечи, едва прикрытые шелком. Он сам слышал, как колотится его сердце. Много дней, месяцев, целые годы он не чувствовал так близко женщину, теплую, желанную, послушную. Все стало возможно и доступно.
Он на руках поднял Галю с тахты.
— Потушите свет, — приказала она.
Очень близко от Александра Семеновича были сейчас сдвинутые тонкие брови, горько вздрагивающие губы.
Ни любви, ни нежности. Напряженное, покорное ожидание.
— Галя, — тихо позвал он.
Она открыла недобрые глаза.
Невыносимо трудно было выпустить ее из рук. Но он не мог иначе. Слишком привык он к тому, что его любят и ждут. Ему было не все равно. Многого хотел он от любви. Только не молчаливой покорности.
11
Галя скинула платье и лежала в своей постели скорчившись, прижав колени к груди, обхватив себя руками. Она никак не могла согреться.
«Просто холодно, очень холодно», — повторяла она про себя одно это слово, чтоб не думать ни о чем другом. Но и не думая она все равно видела, как Александр Семенович молча стоит у окна и смотрит на улицу, а она, отвергнутая, растрепанная, жалкая, на цыпочках уходит из его комнаты.
Галя откидывает подушку, чтоб хоть движением разбить тяжкое чувство стыда. Все верно. Нет у нее ни достоинства, ни гордости. Никому она не нужна. Каждое увлечение она принимает за любовь и идет ему навстречу с позорной легкостью.
Ираклия она потеряла из-за своей несдержанности, Николай ушел от нее так же просто, как и пришел. А ведь и его потерять было тяжело. И Анатолия ничем она не сумела привязать, даже ребенком.
Будет тянуться длинная ночь, потом день, и ничего впереди.
Она снова вспомнила, как Александр Семенович положил ее на тахту, отвернулся и молча встал у окна и как она уходила, стараясь не шуметь.
Единственный человек, который был и умнее, и интереснее всех других, — и того она потеряла.
А ночь все-таки кончалась. На улице стало шумно. Вдруг разливалась гармошка и женские голоса задорно выкрикивали: «Эх, эх, э-э-эх!»
Нестройный хор тянул:
«Ну и дураки, — думала Галя, — это же первомайская песня».
Не петь ей больше никаких песен. Не плясать, не смеяться.
Она тяжело задремала. И вскочила от легкого стука в дверь. Постучали три раза. Потом еще.
«Телеграмма, — подумала Галя, — наверное, уже часов шесть…»
Она нащупала халатик и в одних чулках побежала к двери. В передней стоял Александр Семенович. Таким молодым, красивым Галя его не видела никогда.
— Я знаю, я вас разбудил, — сказал он торопливо, — но, может быть, вы согласитесь пойти погулять со мной по Москве?
Галя молчала.
— Я прошу вас. Накиньте пальто, и пойдем.
Она посмотрела в глубь комнаты.
— Тимка ведь до восьми будет спать. Мы вернемся, хорошо?
— Хорошо.
Как будто ничего не было. Можно ли принять этот урок и согласиться: ничего не было!
Она торопливо одевалась. Не надо причесываться. На голову белый платочек — мамин новогодний подарок.
В передней у вешалки ее ждал уже одетый Александр Семенович. Он держал в руках Галину шубку. Потом встал на колени и застегнул на ней сапожки.
В квартире спали. Казалось, заснул и весь дом. Но когда они вышли на морозную улицу, то увидели, что в Москве еще никто не ложился. Веселые, хмельные шли по городу люди. Оторвавшись от большой компании, на Александра Семеновича с размаху налетела девчонка в сбившейся шапочке:
