Владлен Максимович посмотрел на нее несколько удивленно, но промолчал.
— А теперь дадим слово самой Антонине Васильевне.
А Антонина Васильевна все еще, как на грех, улыбалась. Ей было трудно, невозможно изменить выражение лица. С этой улыбкой она стояла перед товарищами, понимая, что надо оправдываться, уже не для того, чтобы занять высокий пост, а хоть уберечь себя от их скверного мнения. Но все, что говорила Люба, было правдой, и Антонина Васильевна не могла собрать слова.
— Ну, что я не так сказала? — в тишине надсадно крикнула Люба.
— Все ты врешь! — опять издалека прогудела Поля.
И Антонина Васильевна вдруг поняла, что она не опровергнет ни одного Любиного слова.
— Значит, с критикой согласны? — спросила Алла Трофимовна.
И Антонина Васильевна ответила даже весело:
— Согласна… Только что же бега? На них многие ходят… Интересно…
— А по-моему, в Большой театр интереснее, — сказала Алла Трофимовна. — Конечно, это мое личное мнение и в порядке шутки, — добавила она. — Ну что ж, может быть, обсудим теперь вторую кандидатуру?
— А чего ее обсуждать, — сказала Поля, — она денег не занимает, по театрам не ходит…
— Я мать своего ребенка! — выкрикнула Люба.
— И, кроме нее, в целом свете ни у кого детей нет…
По столу застучал карандашик.
— Полина Ивановна, вы просите слова?
— Ничего я не прошу. Я свое сказала.
И никто больше не хотел ничего говорить. Все проголосовали за Любу, за Любовь Петровну Онину, за которой ничего худого не водилось, которую подлец муж бросил, которая ребенка одна воспитывает.
Антонина Васильевна в этот день работать больше не могла. Как-то руки у нее опустились и настроение пропало. Не то чтобы очень она уж стремилась к руководящей должности, но что-то поманило, блеснуло интересное и исчезло. А женщины вокруг понимали ее состояние, им было неловко, они даже разговаривали с ней шепотом:
— Нам бы тебя желательней, да видишь, вот как…
И она, смущаясь, отвечала:
— Ну, почему же, все правильно…
И, чтоб не видеть сочувственных взглядов, пошла в гастроном из отдела в отдел, без всякой цели, посмотреть на людей. А был час пик, когда все спешат с работы и забегают в магазин купить чего-нибудь вкусного к чаю, или мяса на завтрашний обед, или бутылочку. В кассах и у отделов стояли большие очереди, все люстры горели, и желтые ливанские яблоки высились пирамидами.
«К Зинке, что ли, съездить? — подумала Антонина Васильевна. — Яблочек Коле взять бы».
Она потужила, что нет денег, безнадежно сунула руку в карман халата и обнаружила давешнюю Полину пятерку.
И тут стало радостно, что за яблоками ей не надо стоять в очереди, что в воскресенье она опять пойдет на бега, и пусть у нее такой характер, что не может она жить без удовольствий. На кой шут ей эта должность, где надо себя корежить!
Она пошла вниз, отобрала кило самых лучших яблок, взяла двести граммов «мишек» и мармеладу для Зинки.
Поля стояла в дверях своего отдела. Антонине Васильевне не хотелось, чтоб Поля ее пожалела. Она первая сказала:
— Ну что, успокоилась?
— Скинулись, — удовлетворенно кивнула Поля, — на троих. Алка, Максимыч да я. Всё не одной отдуваться.
Так и день прошел. И все уже было ничего, все понемногу забывалось, только когда надевали шубы и сапожки, Любовь Петровна сказала громко:
— Вы на меня не сердитесь, Антонина Васильевна. Я ведь по-простому, от души. Я искренний человек.
А она не сердилась. Не хотелось только еще что-то выслушивать и на что-то отвечать.
На улице Антонину Васильевну охватило вечерним морозом, перед глазами поплыли красные и зеленые огни машин, заскрипел под ногами снег, и она больше совсем не тужила о прошедшем дне, где все сделалось как надо. Она радовалась, что увидит Кольку, маленького, с гибкими птичьими ребрышками и серыми отцовскими глазами.
И еще по привычке мысленно корила своего покойного мужа за то, что бросил он ее ради нескладной, неумелой Зинки, которая и ребенка не может вырастить, если ей не помочь.
А снег падал крупными хлопьями, и пахло, как в молодые дни, свежими огурцами и бензином.
ПОСЛЕ РАЗВОДА
В пять Вера Петровна задержала Любу на работе. Часа два они провозились, а в начале августа дни уже заметно укорачиваются, и домой Люба пришла, когда в комнатах стемнело.
В кухне стояла немытая посуда, постель Володи с утра не прибрана, сам где-то во дворе. И без того на душе тошно, а уж если в квартире грязь, так впору удавиться. Люба принялась наводить порядок. Она любила работу и даже самую грязную умела делать быстро и красиво. Пока кипели щи да жарилась картошка, Люба перемыла полы в кухне и в ванной, убрала с дивана Володину одежку. В комнатах было чисто, но Люба каждый день протирала шкаф и сервант шерстяной тряпкой. Поэтому мебель у нее была как новая и книги в стеклянном шкафу так и блестели переплетами.
Раньше, когда Виктор жил дома, Люба заставляла его обертывать книгу газетой, потому что читал он неаккуратно и даже мог засыпать страницы пеплом от сигарет. Сейчас книги стояли плотно в рядочек. И вдруг Люба увидела в верхнем ряду дыру! Первая мысль была, что без нее приходил Виктор. Потом пригляделась, разобралась, какой не хватает. Оказалось — первого тома сказок из «Тысячи и одной ночи». Второй том на месте, а первого нет. Издание академии, с цветными рисунками. Эту книгу сейчас ни за какие деньги не купишь.
Люба посмотрела у Володи на столике, посмотрела в ранце, накапала себе валериановых капель и немного полежала, чтобы успокоиться. Потом поднялась, оделась, вышла к подъезду и села на лавочке возле пенсионерок, которых считала бездельницами и сплетницами. Посидела она не больше пяти минут — появился ее Володечка, растрепанный, потный; на сандалиях, которые Люба купила неделю назад, уже все носки сбиты. В футбол гонял.
Люба схватила сына за руку:
— Куда ты книгу дел?
— Какую еще книгу?
А сам в глаза не смотрит. Знает!
Пенсионерки на лавочке примолкли. Любопытно им.
Люба вывела сына на улицу:
— Где книга?
— Товарищу дал почитать.
Вылитый отец! Того тоже всю жизнь товарищи обирали.
— Веди меня к товарищу.
— Не надо, мам, он завтра отдаст… Честное слово…
— Веди к товарищу!
— Мамочка, милая, не надо…
Потом заплакал:
— Я туда не пойду… не могу я…
— Я сама пойду. Ты только адрес скажи.
— Мамочка, я сам принесу, я сейчас же принесу!
Но Люба, не выпуская маленькой жесткой руки сына, заставила его указать дом, сказать, какой этаж, какая квартира. И позвонила. Звонок красиво теленькнул, дверь открыл мужчина, еще молодой, в джинсах и клетчатой рубахе.
Люба сказала:
— Извиняюсь, мне вашего мальчика нужно.
— Пожалуйста. — Мужчина позвал: — Славка!
Вышел мальчик. Володечкин ровесник. Люба попросила мужчину:
— Вы уж, пожалуйста, не уходите от этого разговора. Вам как родителю нужно послушать.
Мужчина пригласил войти в комнату, но Люба отказалась, сразу же обратилась к мальчику:
— Ты книгу у Володи Онина брал?
Тот не стал запираться:
— Арабские сказки взял.
— А ты знаешь, какая это дорогая книга? Как ты мог без разрешения Володиных родителей ее из дома унести?
Мальчик нисколько не смутился:
— Я только прочитать взял.
— А вам я прямо-таки удивляюсь, — обернулась Люба к Славкиному отцу. — Вы видите, что у вашего сына такая ценная книга, и не поинтересовались, где он ее взял!
— В самом деле, — огорченно сказал мужчина, — совсем неподходящее чтение для детей. Загруженность, знаете. Вот только что с работы, а жены до сих пор дома нет. Конечно, им надо адаптированное издание. Академическое на этот возраст не рассчитано.
Люба решила, что он над ней смеется. Для кого же сказки печатают, как не для детей? Люба очень хорошо понимала, когда ей что-нибудь в насмешку скажут. Но тут мальчик вынес книгу, а это для нее было главное.
