— А потом куда их девать? — спросил Амо.

— Не наше дело. Это уж меня не касается. Главное, оттащите подальше.

— Кто это должен делать? — спросил Ванецян.

Он отлично знал, на кого возложена работа. Просто притворялся сейчас.

— Вы, конечно, — сказал Георгий. — В общем, колхоз, сельсовет. Ваша деревня — вам лучше знать.

— Кто же еще! — вздохнул председатель сельсовета. — Конечно, я. Деревья рубить, корчевать тоже не легкий вопрос. Что потруднее — все на меня валят. Ванецян вынесет. Что труднее — давай, давай на Ванецяна!

— Поехали? — считая разговор оконченным, предложил мастер Амо.

У тоннеля, похожего на длинную бетонную мышеловку, куда должны были загнать реку, закусывали рабочие. Симон сидел вместе с ними и держал в руке большой кусок лаваша, свернутый в трубочку с сыром и зеленью. Не будь Эвники, Георгий охотно подсел бы к плоскому камню, заменяющему стол, но Эвника не вышла из машины, и он, махнув, чтоб люди не вставали, подозвал к себе Андраника и отвел его в сторону.

Андраник, носатый, черный, с неожиданно яркими голубыми глазами, был связан с Георгием не только многолетней совместной работой. Георгий был у него на свадьбе посаженым отцом — кавором, и это налагало определенные обязательства на обе стороны.

Первый и единственный раз Георгий присутствовал тогда на церковном обряде венчания. Кое-кто из гостей ехать в церковь отказался, но Георгию было интересно, и они с Ниной поехали.

У серых стен старой церкви цвело густо-розовое персиковое дерево. Сгорбленный, пропыленный священник снял большой замок, и на всех пахнуло ладанно-плесенной прохладой. Церковь была бедная. Грубо намалеванные иконы по стенам трогали только своей наивностью и ветхостью, временем, которое прошло над ними. Алтарь, украшенный бумажными цветами и неискусными вышивками, чем-то походил на выставку детских рукоделий во Дворце пионеров.

У дверей церкви началось препирательство: заплатив за венчание, не оговорили, оказывается, освещения. Георгий рассердился на оскорбительную проволочку и выложил свои деньги. Только после этого священник зажег тонкие восковые свечи. Это все Георгию потом припомнили в парткоме.

Священник в порыжелой рясе, из-под которой виднелись широкие брюки и грязные лакированные туфли, покрыл головы молодых ярким, фестивальным платком. Он нетвердо помнил обряд, путался, заглядывал в толстую книгу. Женщины из соседних домов сбежались на зрелище и, вытягивая шеи, сочувственно-умиленно разглядывали жениха и невесту. Нина смеялась: «Окунулись в средневековье». Симон вдруг растрогался: «Этот обряд дал жизнь многим поколениям нашего народа». Андраник был торжествен. Как потом выяснилось, невесту ему сосватали неудачную, болезненную, но он безропотно принял ее незадачливость и ее боль на свои плечи. Он глубоко осознавал всякую возложенную на него ответственность. Георгий считал, что слишком глубоко.

На строительстве предыдущей станции в бригаде Андраника погибли три человека. Расследование показало, что никакой вины за Андраником не было. Но с тех пор он начисто отказался от бригадирства и от работы в скальных тоннелях. А у него был настоящий талант тоннельщика. Редкий талант. А на тоннеле Гюмет — Аван нужны были именно такие люди.

— Я не пойду на Гюмет, — сказал Андраник.

— Не валяй дурака, пойдешь! — рассердился Георгий. — Я тебя немного знаю. Тебе здесь скучно работать. Скажешь, нет?

— Скучно не скучно, не могу, не пойду, — угрюмо повторил Андраник. — Не надо мне этого…

— Я лучше знаю, что тебе надо! — оборвал его Георгий. — Потом тебе самому стыдно будет. Строится уникальный тоннель, а такой специалист в это время ковыряется в песке.

Он вытащил из нагрудного кармана блокнот, написал несколько слов и отдал листок Андранику.

— Завтра оформишься. — И подмигнул ему, что должно было означать: мы-то с тобой понимаем толк в настоящей работе!

У машины Георгия ждал мастер Амо. Пожаловавшись еще раз на шоферов и Бамбуляна, пригрозив невыполнением плана, он в последнюю минуту, как бы случайно вспомнив, спросил:

— Значит, как насчет деревьев? Поторапливать, чтобы рубили?

— Давай, давай! В следующий раз, когда приеду, чтоб ни одного дерева здесь не было!

Старик вздохнул.

— А мастер у вас жулик, — сказал Оник, когда они отъехали.

— Вот интересно, — усмехнулся Георгий, — я с ним двадцать лет работаю и не могу этого утверждать.

— Он же всех подозревает, всех обвиняет. Если он прав, значит, все кругом жулики. Так, что ли?

— Никто не жулик.

— Интересно!

— А вообще много ты видел жуликов?

— Ну, приходилось все-таки.

— А я почти никогда. И вообще не признаю я этих точных определений: жулик, трус, подлец. В чистом виде это большая редкость, а понемногу в каждом из нас сидит. И, если подумать, всегда можно найти объяснение, почему из человека выпер трус или подлец.

— Ну проанализируй, почему твой Амо всех чернит?

— А это очень ясно. Море у нас — объект любимый, но второстепенный. По значению его мы не можем приравнять ни к теплоцентрали, ни к станции. Основную технику, по нашему распоряжению, Бамбулян перебрасывает на Гюмет-Аванскую ГЭС, на Зеравшанский комбинат. А мастер Амо болеет за свой объект. Он человек неравнодушный. Вот это тебе увидеть бы.

— А все-таки он жулик, — неожиданно сказала Эвника.

Георгий расхохотался.

— А ты откуда знаешь?

— Знаю, — ответила Эвника, — и ты узнаешь.

Симон закашлялся. Эвника повернулась к нему.

— Что делать, Симон, — сказала она, — тебе еще не раз придется слышать мой голос. Привыкай.

Потом она приказала шоферу Ваче:

— Остановись у рынка, а потом вернешься и будешь ждать меня на углу у рыбного магазина…

А Георгию она протянула руку:

— Дай мне денег. Никакой еды в нашем доме нет. И не опаздывай к обеду.

За окнами дома передвигалось что-то огромное, густо хрипящее. Нина лежала не то проснувшись, не то в забытьи. Она слышала сочный хруст раздираемых кустов, топот, тяжелое дыхание.

Это могло и померещиться. Нужно натянуть одеяло на голову и отгородиться от всех звуков. А потом будет уже утро. Она еще полежала, прислушиваясь. Потом откинула одеяло и выглянула в окно.

В сероватом тумане она увидела огромную черную тушу. Чужая корова стояла посреди грядки с высокими гладиолусами — гордостью Алены.

Нина открыла окно. Ее ударила пронзительная прохлада. Дрожа, она накинула платье, осторожно опустила за окно табуретку и вылезла в садик.

Корова повернула к ней голову и глубоко вздохнула.

— Пошла, пошла, — негромко сказала Нина, не зная, как к ней подступиться.

Чуть пригнув лоб с острыми рогами, корова смотрела внимательно и выжидающе.

«Боюсь. Корову из сада выгнать не могу», — подумала Нина.

Она решительно вырвала попавшийся под руку высокий стебель и шагнула на пухово-мягкую клумбу.

— Дрянь такая, я вот тебя сейчас!..

Корова чуть подвинулась, не то сдаваясь, не то примериваясь, как удобнее боднуть. Но Нина отступила в сторону и хлестнула ее по раздутым бокам.

— Пошла, пошла, — повторяла Нина.

И черная коровенка, совсем не такая большая, как показалось из окна, послушно протрусила через цветник, через полоску картошки к соседнему дому, откуда явилась, повалив забор.

Нина попробовала поднять деревянный забор. Он встал, неожиданно легкий, извиваясь волнами и норовя снова завалиться. Пришлось подпереть его палками и большими камнями. В белесом свете еще далекого утра разрушения в саду выглядели очень грустно. Примятые, разворошенные кусты георгинов, пригнутые к земле плоские стебли гладиолусов, истоптанные ряды картошки. Туман не давал рассеиваться запахам. Остро пахла растревоженная картофельная ботва, затоптанные цветы, примятый душистый табак.

Возвращаться в дремотное тепло дома Нине не хотелось. В сарае она нащупала прислоненную к стене тяпку и взялась за работу. Поднимая поникшие кусты, Нина подбивала их прохладной землей, и они снова вставали, отряхивая с листьев тяжелую росу. С цветами пришлось возиться долго. Небо уже порозовело, когда Нина принялась окучивать картошку, заодно пропалывая полосу, отбрасывая к забору бурьян, срезанный острой тяпкой. Она скинула легкие тапочки и стояла босиком на холодной земле. Дымчатые облака, отрываясь со склонов гор, поднялись к небу маленькими оранжевыми клубочками. Кусты картошки вставали на густо-черной земле, как большие зеленые букеты. Заверещала первая птица.