А молчаливый Лаврентьев, который всегда все знал, уже раньше слышал про холодильники. Только по его версии их было пять тысяч. Лаврентьев даже показал тот хозяйственный магазин, — они проезжали мимо.

Освещенные витрины сверкали эмалью и никелем. За стеклом стояло множество соблазнительных для хозяек вещей, только холодильников не было.

Корректорша Зинаида Николаевна говорила:

— Растешь, в силу входишь действительно постепенно. А стареешь сразу. В один день назовут в автобусе бабушкой, и конец. Уже розовую кофточку не сошьешь.

Рая Зверева сочувственно кивала головой, но про себя знала, что никогда не состарится. Она и не пыталась представить свое лицо с морщинками у глаз, с обвисающими щеками, с сединой у висков. До этого было еще огромное количество дней, ночей и рассветов.

Когда Петя был еще только «влюбленным другом», он как-то снял с машины один из первых экземпляров газеты и прибежал в линотипную: лет через десять все будут обеспечены квартирами. Райка сказала грустно: «Что толку-то? Нам с тобой тогда под тридцать будет».

Работать на линотипе, конечно, не просто. Это не машинка, где можно лишнюю буковку стереть, и стучи дальше. Тут из-за одной запятой всю строчку переливать надо. Но зато как приятно, когда исчерканные помарками и поправками бумажные листы превращаются в металлические колонки, составленные из крохотных буковок. И вообще работать в типографии чудесно. При входе надо предъявлять пропуск, надевать «спецодежду» — черный сатиновый халатик. А главное, в другом месте она не встретила бы Петю.

Они поженились, не ожидая ни квартиры, ни того времени, когда Петя окончит свой заочный институт. Сняли комнатку. Пете дали отпуск. Он сдавал экзамены, а Райка наводила чистоту и создавала уют.

Собираясь на работу, она напевала песенку в несколько слов:

Старушка, у которой они снимали комнату, качала головой:

— Бабы каются, а девки замуж собираются…

— Разве я девка? — смеялась Рая. — Я уже баба!

— Ну, какая ты еще баба…

А Петя сидел в их комнате за чертежами, и она в любую минуту могла его обнять и поцеловать. Он был такой видный, красивый, даже просто не верилось, что это ее муж!

Между оконными рамами на тарелочке лежали три сосиски. Они были вчерашние, но совсем свежие. Одну Райка съела. Из двух сделала бутерброды. Петя поужинает кефиром.

Он спросил: «Проводить тебя?»

Ну зачем? Пусть лучше сидит занимается. Теперь уж они все равно всегда вместе.

До полуночи все было хорошо. Послушные буковки сползали по желобку, выстраивались в строчки. Но линотип был старенький и быстро уставал. Что-то разладилось. Букву «ы» заедало. Райка пошла к механику. И тут же на лестнице у нее вдруг заболел живот. Будто кто-то провел по внутренностям ножом. Она присела на ступеньку. Лицо покрылось холодным потом, затошнило. Потом как-то сразу все прошло.

Рая позвала механика, вернулась в цех и выбросила бутерброды с вчерашними сосисками.

Через полчаса у нее опять закружилась голова. Ей снова стало тошно и больно. Кто-то из девушек спросил:

— Что с тобой, Райка? Как ты побледнела.

Она успела сказать:

— Ой, девочки, я сосисками отравилась…

С долгим, замирающим звоном из нее ушла жизнь. Очнулась она на скамейке, вся облитая водой. Больше не было ни больно, ни тошно. Над ней склонялись испуганные лица. Она засмеялась и села. Зинаида Николаевна настаивала, чтобы Райка полежала. Райка возмутилась:

— Чего это я буду лежать? Мне совсем хорошо.

Девочки сказали:

— Ты хоть для виду полежи. Мы ведь «скорую» вызвали.

— Обрадовались, — рассердилась Райка, — а мне теперь глазами хлопать!

В комнату заглянул выпускающий:

— Поправилась?

— Да ну, Пал Васильич, и что это столько шуму наделали?

— Да, а хлопнулась как, — загалдели девчонки, — побелела вся.

Никто не пошел в буфет, стали закусывать в цехе. И Райке захотелось есть. Зинаида Николаевна объяснила:

— Первый признак, что у тебя все прошло. Раз организм требует питания, значит, он здоров.

Но есть Рая побоялась. Только чаю выпила. Ее беспокоило, что вызвали «скорую». Хоть бы не приехала!

Но «скорая» явилась. Выпускающий ввел в цех докторшу и двух ее помощников. Вид у Павла Васильевича был смущенный, он оправдывался:

— Да вроде уже все прошло…

Девушки вокруг виновато улыбались, а в двери заглядывали курьеры, раклисты, ученики и смеялись. Докторша сердито спросила:

— Кто же все-таки у вас тут больной?

Рая вся покраснела и встала, как на уроке перед учителем.

Парень с остреньким лицом поставил на скамейку большой ящик. Другой, более солидный, строго смотрел на девчат.

— Где здесь можно вымыть руки, а то мы прямо с вызова, — сказала докторша. Она сняла черное пальто и беретик.

Зинаида Николаевна сказала ей вслед:

— Вот это я понимаю, интересная женщина. И лицо, и фигура.

Рае понравилось, что у докторши черные глаза и светлые волосы. Красивая, хотя не очень молодая. Вокруг глаз морщинки. Это Райка разглядела, когда докторша села рядом и стала ее расспрашивать. А что было отвечать? Ну, съела вчерашнюю сосиску, и болел живот. Да, и тошнило тоже. Ногти у докторши без маникюра и короткие. От халата пахнет не то духами, не то лекарством.

Было очень неловко раздеваться при молодых людях. Докторша сдвинула брови и сказала: «Побыстрее». Она за все время ни разу не улыбнулась, по Райка была рада и тому, что она не рассердилась за напрасное беспокойство.

Холодные пальцы помяли Райкин живот.

— Больно? А здесь?

— Нет, — неуверенно ответила Рая.

По правде, было больно, но терпимо. И стыдно лежать с голым животом. Поэтому Райка хотела, чтоб весь этот «цирк» поскорей кончился.

Ей дали выпить лекарства из маленькой баночки, оставили несколько порошков. Докторша надела свой беретик, который ей совсем не шел. Она сказала: «Можете еще немного полежать, а потом идите домой».

Худенький паренек потащил ящик обратно. Докторша ушла, постукивая каблучками.

Больная вскочила с кушетки, застегнула юбку, смахнула со стола порошки.

До линотипа Райка не дошла. Ей стало так больно, что все перевернулось в глазах, в голове снова зазвенело, и она упала в тихую черную яму.

«Почему я вернулась?» — спрашивала себя потом Ксения и облегченно переводила дыхание. Если бы она не вернулась или даже вернулась с дороги, через полчаса, эта беленькая девочка умерла бы.

Как часто говорила Евгения Михайловна: «Не торопитесь доверять внешним признакам. Человек жалуется, что у него болит голова, а вы обязаны тщательно выслушать и легкие и сердце…»

Простые, знакомые истины!

Как же можно было поддаться готовой схеме: вчерашняя сосиска, тошнота…

Начальник цеха, провожая, сокрушался:

— Вы уж простите за беспокойство. Напугались мы. Женщина молодая, мало ли…

— Женщина? — удивленно спросил Сема. — А я думал — девчонка!

Начальник цеха скользнул по Семе взглядом и ничего не ответил.

А до Ксении все слова пробивались сквозь толщу ее отчаяния и душевной усталости.

«Зачем так рано выходить замуж?» — подумала она, вспомнила совсем детское и нежное, худенькое тело.

И вдруг все, что говорила эта девочка, ее подружки, мгновенно всплыло в памяти и обернулось грозными признаками.

«Сомлела», «Как ножом резануло…», «Женщина молодая, мало ли…»

Надо было задать этой девочке еще два-три вопроса. Тогда можно уехать спокойно. Но неужели опять возвращаться в цех: «Извините, я еще забыла спросить». Несолидно. Никто не поступил бы так. Например, Алексей Андреевич… Но Алексей Андреевич, вероятно, ничего не упустил бы. Он опытный врач.