Он вышел на лестничную клетку, притихший, подавленный, и тут же сделал то, что ему категорически запрещалось. Пренебрег лифтом и съехал с четвертого до первого этажа по перилам.

Оставшись один, Леонид Сергеевич пожалел, что не пошел в институт. Он не мог ничем заняться. Невозможно было взять в руки книгу или сесть за работу, которая много лет называлась «диссертацией» и, в сущности, не продвигалась, хотя время от времени пополнялась одним-двумя листочками, написанными в такие дни, когда ничто не отвлекало и не мешало. А таких дней за последние три года он не помнил. Больше всего ему хотелось сейчас позвонить по телефону в одно-единственное место, откуда могла прийти поддержка. Но звонить Валюше было нельзя. Существовал целый ряд ограничений, которых они не преступали. Одно из этих ограничений было не звонить друг другу на службу. Утром, перед тем как поехать в больницу, Леонид Сергеевич позвонил ей домой, но тогда он сам ничего как следует не знал, и Валюша теперь сидит у себя в бухгалтерии и терзается, а там, в большом зале, стол к столу рядом, и всё люди, люди — глаза и уши. А они привыкли бояться людей. Для них уже стало естественным хорониться, прятаться и разговаривать безразличными голосами.

И сейчас Леонид Сергеевич не мог снять трубку и набрать ее номер. Он должен был подумать о том, что внезапно может вернуться Сережа, о том, что кому-то что-то станет известно, хотя, в общем-то, ничего не удалось сохранить в тайне.

В квартире было удручающе тихо. Стрелки показывали всего четыре часа. Валюша будет дома не раньше шести, и он все равно не сможет сегодня увидеть ее. Ни сегодня, ни завтра — и вообще теперь уже никогда. И об этом надо было ей сказать по телефону, чтоб она ничего не ждала и ни на что не надеялась. Ради этого можно было нарушить запрет. Он взял трубку с облегчением человека, сбросившего перед казнью наручники, и сказал твердо своим настоящим голосом:

— Это отделение Стройбанка? Валерию Михайловну, пожалуйста.

— Да, я слушаю, — ответила она.

— Валюша, — он все время сбивался на шепот и поправлял себя, — Валюша, ну, я был в больнице. Все утро. В общем, подтвердилось. Это перелом бедренной кости.

— Ужас, — тихо сказала Валюша. А потом перебила себя: — Да, да, я вас слушаю…

— Это не очень опасно. Но есть одно обстоятельство… Одно подозрение…

— Я слушаю вас, — повторила Валюша упавшим голосом.

Что он мог объяснить по телефону?

— Она пошла на красный свет. Понимаешь? Я к тебе сегодня приду, — отчаянно решил Леонид Сергеевич, — ты после работы не задерживайся. Я приду в шесть часов.

— А как же… — начала она. Но тут же быстро сказала: — Да, да, хорошо.

Ему захотелось ее успокоить. Хотя бы до шести часов.

— Может быть, все обойдется. Все обойдется. Ты слышишь?

— Да, да, я слышу. Хорошо.

На этаже хлопнула дверца лифта.

— До свидания, — сказал он преувеличенно громко, — пожалуйста, сделайте так, как я вас просил.

Но это был не Сережа. Мальчик задержался. Леонид Сергеевич лег на тахту и теперь уже сердился на утекающее время. Он боялся, что не успеет осуществить план, который возник во время разговора по телефону. Сережу с товарищем надо было отвести в кино, и тогда Леонид Сергеевич получал свободу на полтора часа.

Мальчики пришли чинные, серьезные. Свиридов очень изображал понимание. В передней он даже порывался поддержать Сережу под локоток. Но очень скоро из Сережиной комнаты стало доноситься пыхтенье, приглушенные удары, что-то упало. Это дало возможность Леониду Сергеевичу открыть дверь и уличить сына и Свиридова в самой обыкновенной полушутливой-полусерьезной драке, которую они убежденно считали упражнениями по самбо.

— Я вижу, вам нужна разрядка, — сказал Леонид Сергеевич, в этот миг уверенный в искренности своих слов. — Не пойти ли вам, ребята, в кино?

Сережа воспринял слова отца как горький упрек, сжался и покраснел.

— Нет, я вполне серьезно, — заторопился Леонид Сергеевич, — я бы вас проводил. И мне надо, кстати, на часок по делам.

— Меня бабушка ни за что не отпустит, — сказал Свиридов.

— Почему она такая неуступчивая?

— У нее ответственность, — серьезно сказал Свиридов. — И еще гипертония.

— Его родители в Аргентину уехали, — пояснил Сережа, — на шесть месяцев.

— А может, уговорим бабушку?

— Может быть, — неуверенно протянул Свиридов.

Бабушка была еще совсем не старая, розовая и очень интеллигентная. Дверь она открыла не сразу — допытывалась, с кем пришел Кока. Выслушав просьбу Леонида Сергеевича, спросила:

— Вы с Петром Владимировичем знакомы?

— Простите, с кем?

— С моим зятем. Нет? Это, к сожалению, меняет дело. Я не могу отпустить ребенка с незнакомым. Его родители командированы в Аргентину. На большую работу. В случае чего, они, конечно, прилетят, но оттуда билет на самолет стоит семьсот рублей. Так что…

— Зачем же такие крайности? — сказал Леонид Сергеевич. — Живем в одном доме, я ребят отведу и приведу.

— Моя мама с его мамой знакома, — вмешался Свиридов, — они один раз в очереди за арбузами стояли и разговаривали.

— Дети не перебивают взрослых, — сказала бабушка. — А потом, у тебя еще уроки. Вы представляете себе, какая на мне ответственность? И здоровье, и успехи, и поведение. Я не могу разрешить ему идти в кино.

— Ну что ж, простите, — Леонид Сергеевич чувствовал себя отвратительно.

К тому же Свиридов вдруг громко и горько заревел крупными, чистыми слезами.

— Замолчи сейчас же! — безуспешно приказала бабушка. — Видите, как неделикатно с вашей стороны, пришли и взволновали ребенка.

— У него мама ногу сломала, — отчаянно взывал Свиридов.

— Еще раз простите, — сказал Леонид Сергеевич, — я понимаю, что виноват, но я не думал…

— Ах, оставьте, — бабушка недовольно отстранила рукой его извинения и закрыла дверь.

Она очень раздосадовала Леонида Сергеевича. На какое-то время он ощутил полную душевную растерянность. Но рядом был Сережа, и отец должен был найти достойный тон.

— Действительно несговорчивая бабушка…

— Ты иди, папа, — тихо сказал мальчик, — ты иди куда тебе нужно. Я совсем не боюсь оставаться один.

Леонид Сергеевич набирался духа, чтобы произнести: «Ну и мне не так уж обязательно» — или что-нибудь в этом роде, но не успел, потому что между ним и Сережей вклинился запыхавшийся Свиридов. Его разгоряченное от слез лицо выражало полное удовлетворение.

— Отпустила, — сказал он деловито, — только просит, чтоб вы на наши окна посмотрели.

Они посмотрели на освещенные окна третьего этажа, где женский силуэт изящно взмахивал платочком.

— Она извиняется, — разъяснил Свиридов, — и еще говорит, чтоб вы ей помахали.

Леонид Сергеевич чувствовал себя больше чем обиженным — оскорбленным. Его никогда не выставляли за дверь. Но он превозмог желание повернуться спиной к дому и увести мальчиков без всякого приветственного жеста. В нем победил человек, которому всегда хотелось, чтобы люди вокруг него были счастливы или, во всяком случае, спокойны. Он тоже помахал бабушке, которая пыталась своим платочком что-то сигнализировать.

— Она говорит, чтоб мы в девять обязательно были дома, — расшифровал Свиридов, — а то у нее давление повысится.

«Ну и пес с ней, пусть повысится», — мстительно подумал Леонид Сергеевич.

Теперь, когда они несколько задержались, у него был предлог отвести мальчиков в кино, где показывали только мультфильмы и пускали в зал не по сеансам, а в промежутках между короткими картинами. Он завел их в фойе, купил им в буфете мороженого и ирисок «Золотой ключик».

После сеанса ребята должны были ждать его у кассы.

— Вот еще, — недовольно сказал Сережа.

Но отец настаивал и только «на всякий случай» разрешил, после пятнадцати минут ожидания, отправляться прямо в метро и домой.

Теперь Леонид Сергеевич мог пойти к Валюше и сказать ей, что между ними все должно быть кончено.