И по дороге он несколько раз чувствовал облегчение оттого, что в дальнейшем ему не придется ни о чем молчать и останется у него один дом, как у всех людей. Снова в его жизни будет все просто и ясно.

Леонид Сергеевич уговаривал себя укрепиться в этом решении, но когда представлял Валюшу и сознавал, что она будет жить отдельно от него, сразу исчезали все благоразумные доводы и наваливалась тяжкая тоска.

Лифт был занят, и он побежал на пятый этаж, не то для того чтобы ускорить, не то для того чтобы отдалить эту встречу. Надо было все сказать ей в первую же минуту и сразу уйти. Она поймет.

Их отношения приносили ей только потери. Валюше пришлось оставить работу в геологическом управлении. «Производственный роман» в тайне сохранить нельзя. Сослуживцы все заметили и утвердили раньше, чем они сами определили свои отношения.

На каком-то юбилейном вечере, куда традиция обязывала сотрудников являться с женами, Зою познакомили с Валюшей. Интерес к этой встрече двух женщин висел в воздухе ощутимый, как туман.

Дома Зоя сказала как бы между прочим:

— В общем, эта Валюша даже ничего. Только похожа на заспиртованного недоноска. Такого, знаешь, с большими глазами во лбу.

Это было особенно зло, потому что в какой-то тысячной доле верно. Тогда еще ничего решающего не произошло, кроме необходимости и радости видеть Валюшу каждый день. Бороться с этим Леонид Сергеевич уже не мог.

Они и не боролись. Валюша жила в большой коммунальной квартире, где ее помнили еще ребенком, любили и опекали. Вначале это очень осложняло и без того нелегкое положение Леонида Сергеевича. К нему относились недоброжелательно. Особенно бушевал дядя Филипп, мастер одного из номерных заводов. Один раз он просто захлопнул перед Леонидом Сергеевичем входную дверь. Другой раз, выпив для храбрости, кричал на кухне об аморальных женатых людях. Отважная Валюша, несмотря на протесты Леонида Сергеевича, втащила старика к себе в комнату, поставила на стол четвертинку и с какой-то бесшабашной веселостью, которая всегда восхищала Леонида Сергеевича, спросила:

— Ну, тогда рассуди, дядя Филипп, что нам делать? Мы вот год уже бьемся, не знаем. Может, ты что скажешь?

Дядя Филипп мрачно сопел, а под конец чокнулся с Леонидом Сергеевичем и в слезной беспомощности требовал:

— Ты ее береги. Не обижай. Она… Она знаешь какая? — И из далеких лет своей молодости извлек определение прекрасного: — Она цветок душистых прерий…

В ту ночь, дома, Зоя сказала, слегка сощурив глаза:

— Ты, вероятно, сегодня был на банкете? Водку пили?

И прошла к себе в комнату, оставив мужа перед столом, как всегда тщательно приготовленным для вечернего чая.

Он покорился подброшенной ему лжи, как покорялся и потом год, два, три. Как покорялись они оба с Валюшей, загадывая не больше чем на один день вперед. И в этот день они отодвигали серьезные разговоры из страха потерять короткое время, отпущенное им для счастья.

Валюша одиноко тосковала в праздники, когда все обязаны веселиться в кругу семьи, скучновато проводила свой отпуск в обществе таких же одиноких подруг. Очень рано овдовев, она не могла иметь семьи. Созданная для материнства, отказалась от ребенка. И все из-за него.

Все-таки она на что-то надеялась. Один раз сказала:

— Мне приснился сон: я открываю тебе дверь, а ты стоишь с чемоданчиком…

Он сперва не сообразил:

— Ну и что?

— Да ничего, — рассмеялась Валюша, — с чемоданчиком, и все.

Леонид Сергеевич тайком смастерил из какого-то старого футляра крохотный кожаный чемоданчик и следующий раз, едва она открыла дверь, протянул ей эту символическую игрушку, как бы говоря: вот я, весь тут…

Шутка была невеселая, но Валюша умела радоваться пустякам.

В квартире к нему привыкли. В передней, заставленной старыми сундуками, велосипедами, лыжами, установился сложный дух человеческого общежития. Его создали бесчисленные стирки, кипящее на сковородах масло, вечные щи и заботы хозяек о скипидарной мастике для паркета. И один этот запах обладал свойством снимать с Леонида Сергеевича тревоги и заботы.

По привычке, оставшейся с прежних лет, он не звонил, а стучал ребром монетки о стену, которая прилегала к ее комнате. Иногда Валюша открывала раньше, чем он успевал постучать, потому что ждала и видела в окно, как он шел по двору. Но сегодня ему открыла бабушка Паня, родоначальница большой семьи, вредная, ворчливая старуха.

— Иди уже, иди. Царапается, ровно кошка.

Несмотря на почтенный возраст, у нее был тонкий слух. Она придирчиво оглядела Леонида Сергеевича:

— Ничего нынче не принес? А то смотри, сразу в мусоропровод спущу.

Бабушка Паня не могла ему простить прошлой среды, когда Леонид Сергеевич явился с огромным кульком розово-серых креветок. Ему давно хотелось попробовать, что это такое. В светлых мечтах представлялось нечто подобное ракам, которых он мальчишкой ловил в Каспии со старой заброшенной пристани.

Валюша вполне разделяла его нездоровый интерес к этому широко рекламируемому продукту. Они вскипятили большую кастрюлю воды и, согласно инструкции, полученной в магазине, высыпали туда маленьких замороженных рачков. По кухне распространился запах гниющих водорослей.

Добавили перцу. Положили две головки луку. Аромат сделался гуще, противнее, проник в переднюю, откуда стали показываться встревоженные соседи.

— Может быть, лаврового листа? — предложила Валюша. — Только у меня нет.

— Украдем у кого-нибудь? — предложил Леонид Сергеевич.

Давясь от смеха, Валюша указала ему на полочку критика-искусствоведа Ирины Кирилловны.

Хозяйка застала Леонида Сергеевича в ту минуту, когда он запустил пальцы в ее банку с лавровым листом. Валюша предательски убежала в комнату, оставив его одного.

— Я в претензии на вас не за то, что вы взяли у меня без спросу лавровый лист, — сказала Ирина Кирилловна, — это, в конце концов, мелочь, в которой я Валюше безусловно не отказала бы. Но вы совершенно отравили атмосферу всей квартиры, а это в условиях всеобщего загрязнения воздуха…

Она говорила долго. Леонид Сергеевич стоял с ее лавровым листом в руках, а креветки на плите кипели, кипели и все больше отравляли воздух.

В конце концов их высыпали в мусоропровод. Чтоб умилостивить соседей, Леонид Сергеевич сбегал за мороженым, и в доме с раскрытыми форточками все ели пломбир. А потом дядя Филипп, со своей стороны, выставил четвертинку, и они пожалели, что спустили в мусоропровод возможную закуску, даже не попробовав.

Сегодня Леонид Сергеевич не принес ни креветок, ни букетика, ни конфет. Он едва поздоровался с тетей Паней, потому что из темной глубины передней ему навстречу торопилась Валюша и было в ней что-то необычное.

Он не определил, что именно. Главное, сразу наступило облегчение оттого, что рядом оказались ее широко расставленные глаза, руки с четко проступающими косточками, ее открытая улыбка.

Он опустился в старое продавленное кресло, а Валюша, ни о чем не спрашивая, тихо ходила по комнате, занятая не то приборкой, не то перестановкой безделушек, сувениров и всяких игрушек, до которых она была большая охотница.

Тут Леонид Сергеевич понял, что именно поразило его в первый миг. Валюша была необычно одета — в синее бархатное платье с большим круглым вырезом и в новые лаковые туфельки. Она заметила его удивленный взгляд:

— Нравится? По самой последней модели. Я его к Новому году готовила. Покрутиться?

Леонид Сергеевич любил ее обновы. И синий бархат подходил к ее глазам и легким волосам. Но сейчас было трудно видеть ее такую нарядную, праздничную.

Он приложил ее руки к своему лицу и постарался хоть минуту ни о чем не думать.

— Разогреть тебе щей? — спросила Валюша. — У меня сегодня хорошие щи.

Она убежала на кухню. Из всех женщин, каких он знал, только Валюша могла встать у плиты, разогревать щи и жарить котлеты в новом платье. Ни на кого она не была похожа. Вдруг вечером срывалась с места:

— Пойдем в Венецию…