— Все не так. Понимаешь, все не так.

Он раздраженно отвечал:

— Что я теперь могу сделать?

— Другие все сделали.

— Ну а я не смог.

У женщины дергались губы. Она взяла Галю за руку и повела ее на кухню.

— Вы видите? — сказала она. — У других плитка импортная, желтая. А у членов правления даже сиреневая. А пластик? У Моргуновых пластик зеленый.

Она снова вернулась в комнату.

— У Моргуновых паркет югославский! — крикнула она мужу.

«А Толик еще моим характером недоволен», — подумала Галя. Но ей стало жалко мужчину.

— Цветная плитка выходит из моды, — сказала она, — а паркет во всех квартирах одинаковый, я это точно знаю.

Женщина недоверчиво скривила губы:

— Они всем так говорят. Откуда вы можете знать?

— Уж я знаю, — повторила Галя, — у меня муж строитель. Он этот дом строил.

— Как фамилия? — заинтересовался мужчина.

— Салтанов, — смело сказала Галя.

Женщина вопросительно посмотрела на мужа. Он кивнул.

— Это тот, кого мы квартирой премировали, — сказал он жене, — помнишь, в октябре, на собрании пайщиков?

Галя спускалась по лестнице. Значит, Анатолий получит здесь квартиру. Как это может быть. Он говорил, что строит дом кооперативный. Пайщики, наверное, могут премировать инженера квартирой.

«Еще в октябре, — подумала она, — для чего же он тогда менялся?»

Галя вышла на улицу. Мимо снова бежала девчонка в заляпанном ватнике.

— Нашли? — спросила она. — А он во втором корпусе, первая секция за углом.

Из второго корпуса пахнуло нежилым запахом сырой известки. Высоко наверху горела сильная лампочка, но свет ее едва доходил до первых этажей. Необлицованные ступеньки были неудобно покаты.

Галя придерживалась за доску, заменяющую перила, и бесконечно шла, мимо еще не оштукатуренных, не застекленных этажей, вверх, откуда доносились голоса.

Говорил Анатолий:

— Паркет сюда дашь со второго склада. Куда трехтонки выгружали. Смотри не спутай.

— Сделаем, Анатолий Митрофанович.

— Завтра с утра и начните класть. Ну, я сам буду здесь, прослежу.

— Да будьте спокойны, Анатолий Митрофанович, как шкатулочку отделаем.

Галя неслышно вошла в открытую дверь. Здесь комнаты были уже оштукатурены. Ярко горел свет.

— Сюда нельзя, гражданка, — сказал рабочий. Он стоял лицом к входу и первый увидел Галю.

Обернулся Анатолий. Очень ясно Галя поняла, что он растерялся. Потом его лицо снова изобразило спокойное превосходство.

На один только миг Гале пришла мысль: а вдруг это все Анатолий делает для них, для нее, для Тимки? Не говорит ничего, чтоб ошеломить ее огромной, чудесной неожиданностью. Может быть, она и ребенок все-таки занимают место в его жизни…

Анатолий неторопливо пошел к Гале.

— Что это ты надумала? — спросил он, подхватив ее под руку.

— Да так, мимо проходила.

— Ой ли? — понимающе усмехнулся Анатолий. — Наверное, насчет Нового года?

Он пошел, увлекая Галю за собой на лестничную клетку.

— Погоди, — Галя вырвала руку, — это твоя квартира?

Рабочий на полу вымерял какую-то доску.

— Ну, моя, — сказал Анатолий, — и что?

— Я хочу посмотреть.

— Тут еще нечего смотреть.

Но она молча прошла одну и другую комнату, кухню, сияющую сиреневой плиткой, увидела маленький балкончик, открыла глубокие стенные шкафы.

Анатолий стоял в дверях со скучающим лицом.

— На что тебе две комнаты?

— Две лучше, чем одна.

— Для чего же ты менялся?

— Ну, хватит, пошли отсюда.

Он снова сделал попытку взять ее под руку.

— Так не забудешь, Семенов, насчет паркета?

Спускаясь по лестнице, он сказал:

— Между прочим, обмен разрешили.

— Откуда ты знаешь?

Она постаралась спросить это тихо.

— Агентура работает. Есть там девчонка-секретарша. Дура, между нами говоря, редкая, но девочка не вредная.

— А что он тебе дает, этот обмен?

— Удивляюсь, как ты не можешь понять простых вещей. Почему я свою мать должен оставить в бараке, а прекрасную комнату сдать Моссовету? Я же за эту квартиру обязан отдать площадь.

Раз в своей жизни Галя уже била мужчину по лицу. Била публично, на широкой лестнице университета. Ей и сейчас захотелось ударить Анатолия, чтоб люди, среди которых он живет и работает, видели, как их инженера бьют по морде. Но она этого не сделала.

— Как же ты мог так врать? Человек для тебя старался…

— Положим, я никому не врал, а если ты имеешь в виду своего соседа, то он старался не для меня.

— Какими глазами я на него посмотрю… Хлопотал, чтоб тебе квартирку устроить…

— Мне это надоело, — прервал Анатолий, — квартира моя никого не касается, и нотаций я слушать не желаю.

Прощаясь, он небрежно сказал:

— Меня, собственно, пригласили в один дом на встречу. Если хочешь — пойдем?

И, так как Галя молчала, он добавил:

— Если надумаешь, позвони. Только сегодня. Завтра уже будет поздно.

— Не жди. Не позвоню.

Он засмеялся:

— Что так? — И добавил уверенно: — Позвонишь!

Тридцать первое декабря, канун Нового года, самый щедрый день в году. Он обещает людям елку, счастье, здоровье, удачу. Он наполнен запахами хвои, мандаринов, сдобного теста и жареного гуся. Кому что…

С самого утра по коридору и кухне плавал дым и резко пахло паленым волосом. Марья Трофимовна чистила свиные ножки на студень. Лицо у нее не праздничное, суровое, губы поджаты.

Накануне в квартире произошло чрезвычайное происшествие. Танечка постирала чулки и повесила в ванной. Вечером оказалось, что с веревки исчезла самая нужная пара паутинок дымчатого цвета.

— Нет, если б я их специально не приметила, а то, как нарочно, еще и вывернула, думаю — ну вот, на завтра к встрече, — объясняла Танечка.

— Может, Александр Семенович умывался, головой их подцепил и к себе в комнату утащил, — выразил предположение Костя.

Танечка махнула рукой:

— Выдумаешь!

— А у меня так было один раз.

— Да на полу посмотрите как следует! — раздраженно сказала Галя. Она только что пришла и торопливо чистила морковку и свеклу на овощной суп Тимке. — Заставили ванную всяким барахлом, там человек пропадет — не найдешь.

Марья Трофимовна прикрыла жареную картошку, выключила газ и молча пошла в ванную. Там она тщательно осмотрела все углы, пошарила щеткой под ванной, заглянула в бак, куда Танечка складывала грязное белье. Потом она так же молча ушла в свою комнату.

Через несколько минут оттуда раздался пронзительный крик Люськи. В кухне все притихли. Марья Трофимовна принесла свернутые в комочек чулки, бросила на Танечкин стол и дрожащими руками стала снимать со стены моток веревки, которую протягивали по кухне для сушки белья.

— Маша, ты сдурела? — крикнула Танечка.

Будто не слыша, Марья Трофимовна унесла веревку в комнату.

Снова закричала Люська:

— Ой-ой-ой, мамочка, я только надеть, ой, я только разок надеть…

Галя рванулась к соседке. Татьяна ее удержала:

— Не надо. Хуже будет.

— Такую большую девочку… Она же ее изувечит… Костя, пойдемте…

Костя спокойно обсасывал селедочную голову.

— Меня, спасибо, еще не так мать учила. Ничего ей не сделается.

— Конечно, дело не в чулках, — рассуждала Танечка, — я ей свободно могла бы эти чулки подарить. А таким поступкам поблажку нельзя делать. И рано ей еще в паутинках щеголять.

Одна Галя понимала непреодолимое Люськино желание надеть на себя что-нибудь новое, украситься какой-нибудь тряпочкой Почему-то именно в том возрасте, когда этого особенно хочется, когда это просто необходимо, со всех сторон накладываются запреты.

Несколько дней назад Марья Трофимовна купила Люське коричневые полуботинки вместо красненьких лодочек, которые так выпрашивала девочка. И цена была та же самая, а вот не согласилась.

Люська уже не кричала, а жалобно повизгивала. Марья Трофимовна принесла и повесила веревку на место. Ни на кого не глядя, точно все были перед ней виноваты, она занялась своими хозяйственными делами.