Галя ушла кормить Тимку супом. Она боялась сейчас только встречи с Александром Семеновичем. Ей казалось, что она виновата перед ним, хотя он ничего об этом не знал.
Но Тимке не было дела до настроения матери. Каждые три часа он требовал еды, гораздо чаще — сухих штанишек и каждую минуту — внимания.
А встреча с Александром Семеновичем произошла очень просто, в тот же вечер, на кухне. Он грел чайник и слушал Марью Трофимовну. Каменно молчавшая весь вечер, она разговорилась только с ним.
Спокойно, будто отрешенно Александр Семенович смотрел, как Галя моет посуду. То, соглашаясь с Марьей Трофимовной, он покачивал головой, то стоял неподвижно, но глаза его следили за движениями Гали.
— Вот я тебе скажу — кругом баловство, — убежденно доказывала Марья Трофимовна, — мне шашнадцать лет было, я в первый раз в машину села, а Люську из самого роддома домой на такси повезли. Мы как светлого праздника ждали хоть какого кино посмотреть, а им подай каждое воскресенье либо на кино, а то еще на цирк. Уже они одно воскресенье без кина не живут. А то бегут к соседям телевизор смотреть.
— Это же развивает детей, — не удержалась Галя.
— Ладно тебе, развивает, — рассердилась Марья Трофимовна, — а я вот тебе тоже выговор дам, хочешь — обижайся на меня, хочешь — нет. Как сойдутся с Танькой, так один разговор — это такая мода, а это не такая мода. И на каблук мода, и на волос мода, и на юбку мода. А моя дуреха все прислушивается. Чем бы девочке внушать: твоя, мол, мода сейчас — учиться. Что ни надела, то и ладно. Мать старается, кормит вас, поит… А она видишь что намодничала!
Глаза у Марьи Трофимовны покраснели и налились слезами.
Александр Семенович молчал, и Галя снова вмешалась:
— И все равно бить нельзя. Ни к чему хорошему это не приведет.
— Как меня мать с отцом учили, так и я. А ты погоди еще, вот вырастишь своего, тогда поглядим, — сдержанно ответила Марья Трофимовна.
— Нет, Марья Трофимовна, колотить не годится. Девочка уже большая, надо другое что-то придумать.
— Придумала уже. С января ученицей к нам на малярку пойдет. А в школу пущай вечером бегает. Я эти моды прикончу.
В кухню прибежала Танечка с новогодними покупками:
— В магазинах народу — не повернешься. Хорошо, у меня в диетическом кассирша знакомая, я у нее и курочку и сайру выбила без очереди.
Потом она затащила Галю в свою комнату:
— Хороший отрезик мне муж к Новому году купил? В синтетике. Конечно, расцветочку я сама выбирала. Очень веселенькая абстрактность, правда? А фасончик вы мне придумаете…
А тридцать первое — самый щедрый день в году — пришелся на общий выходной. Можно было поспать подольше, но разбудил едкий запах паленой шерсти. Марья Трофимовна чистила ножки для холодца.
Пока Тимка спал, Галя тоже не поднималась. На этот раз она не чувствовала ни боли, ни отчаяния, ни возмущения. Только пустоту. Будто кто-то уехал далеко-далеко и не может уже ни вернуться, ни позвонить. И некого ждать и нечего ждать.
А дела много. Вечером придут родные, надо быть нарядной и веселой, надо что-нибудь постряпать. Надо украсить Тимке маленькую елку, вернее, еловую ветку, которую раздобыл вчера для Гали Антон Львович.
Он вернулся вчера из конторы очень довольный. В другое время Галя спросила бы: «Что это вам так весело?» Но сейчас ей было все равно. Ну, допустим, заняли одно из первых мест, ну, премировали. Все равно.
Антон Львович долго не таился. Будто между прочим сказал:
— В конторе новую газету вывесили.
Галя посмотрела на него, и Антон Львович быстренько вытащил свою записную книжку, куда аккуратно переписал: «В прошлом номере нашей газеты вкралась неточность», и дальше сообщалось, что «приемщица такого-то пункта Г. В. Акинина хотя действительно отпарывала пуговицы, но никакой материальной заинтересованностью при этом не руководствовалась».
Вслед за этим Антон Львович преподнес ей пушистую еловую ветку. Он очень старался, и Галя сказала:
— Вот спасибо, кстати — у Тимки нет елки.
Но она недооценила своего папу. Мог ли Владимир Михайлович оставить своего внука без елки! Уж будьте спокойны, он ее выбирал на совесть! Продавец запарился, очередь роптала, а он требовал:
— Подайте мне еще вон ту, она, кажется, пораскидистей.
Галя лежала в постели, когда Владимир Михайлович привез елку. Развязанная, она заполнила колючими, ароматными ветвями почти всю комнату.
Папины покупки требовали восторгов:
— Ах, какая красавица! Ну что за елка! И где ты только такую достал!
Он сидел у Тимкиной кроватки довольный и растроганный.
— Там еще, в передней, коробка с лампочками.
К делу привлекли сына Марьи Трофимовны — Бориску. Он снял с антресолей ящик, в котором хранились елочные игрушки Галиного детства, прикрепил к верхушке елки блестящий наконечник, укрепил деревце на деревянной крестовине.
— Золотые руки у мальчишки, — хвалил Владимир Михайлович.
— Я вот еще ему покажу, — грозно пообещала Марья Трофимовна, приглашенная полюбоваться елкой, — опять по литературе да по истории тройки.
— Да-а, а по математике?
— Я тебе вот дам — по математике! По всем должен стараться.
Мирное сотрудничество Бориски и Владимира Михайловича продолжалось недолго. Каждый предлагал свой метод освещения елки. Владимир Михайлович легко подавил противника и немедленно устроил короткое замыкание.
Потом Борька, шмыгая носом, чинил пробки Галиного счетчика, а Владимир Михайлович, остыв к елке, занимался Тимкой, который яростно прыгал, держась за перекладину кроватки.
Галя вынимала из картонной коробки стеклянные шары и бусы, потускневшие гирлянды мишуры, веселые разноцветные флажки. Почти с каждой игрушкой было связано воспоминание. Оно приходило и приносило с собой ароматы и ощущения прошлого. Эти зеленые шары они покупали с отцом, когда в первый год устраивали елку без мамы. Елка была очень богатая, но Галя все время бегала в ванную комнату и подолгу плакала, катая в руках земляничное мыло. Кажется, до сих пор эти шары пахнут земляничным мылом.
Долой воспоминания! А папе надо дать кофе.
Уходя, Владимир Михайлович сказал:
— Ты ничего не затевай. Не хлопочи. Юля могучую стряпню развела.
Но в такой день без хлопот не обойдешься. И когда человек весел и спокоен, то это даже очень приятные хлопоты. А если нет, то все делается через силу.
Тимка все норовил подобраться к елке и оборвать флажки. Он требовательно кричал: «Дай» — и бросался прямо на колючки. Галя отгородила елку стульями, вынула из шкафа серебряное парчовое платье. Когда-то оно очень ей шло. Надо бы уменьшить вырез и убрать бант на боку. Только для чего? Не все ли равно, будет она вечером в своем черном свитере или в этом нарядном платье?
Но Галя упрямо, со злостью придвинула коробочку с нитками и стала налаживать платье.
Сколько бы ни было ошибок, нельзя, чтоб тебя смяли.
В дверь тихо поскреблись. Хмурая, заплаканная Люська в коричневом форменном платьице не обратила никакого внимания на елку, безучастно взяла Тимку на руки и стала просить:
— Тетя Галя, скажите маме, пусть отпустит меня Новый год встречать. Девочки из нашего класса соберутся, радиола будет… — Она заплакала. — Мама новое платье в сундук заперла. А мы складчину сделали… Тетя Галя, упросите маму, я вам всегда буду Тимку нянчить и гулять с ним буду.
Марья Трофимовна разливала по мискам горячий навар.
— Желатину не клала? — спрашивала Танечка.
— И так застынет, — неохотно отвечала Марья Трофимовна.
— А чего ты нос повесила? — не унималась Татьяна. — И совсем это ни к чему. В нашей жизни всякое бывает, налетает туча и гроза. А потом туча уплывает и опять синеют небеса. Очень просто. Верно я говорю, Галя?
— Просто удивительно, до чего верно. — Галя хотела подмигнуть Танечке: выйди, мол, на минутку из кухни.
Но Марья Трофимовна вдруг резко обернулась, не то увидела, не то догадалась о Галиных намерениях, и непреклонно отрезала:
