— Я ведь знаю, что Люська к тебе шмыгнула. И не ходите, и не просите — не отпущу! Мое слово твердо. Никуда не пойдет. Умела шкодить — умей и ответ держать.

Марья Трофимовна говорила громко. Из Галиной комнаты донесся тоненький Люськин плач.

— Нет, я тоже стою за то, чтоб детей строго воспитывать. Но ты уж очень взялась. Хорошо, мы с Костей уходим в ресторан «Будапешт» Новый год встречать. А дома ведь она весь праздник проревет. Кому это приятно?

— Ничего. В своей комнате реветь будет.

— Ты и сделаешь, что не все в нашей квартире весело встретят Новый год.

Эти слова услышал Александр Семенович. Он только что пришел домой с туго набитой сеткой. Ему неслыханно повезло. В магазине стояла такая толчея, что о покупках не могло быть речи. Он взял хлеба, остановился у неторгующего магазинного ларька, и вдруг именно к этому ларьку подкатили ящик с мандаринами и яблоками, подбежала продавщица, и Александр Семенович оказался впереди вмиг образовавшейся очереди. Он взял фруктов больше, чем ему было нужно, «про запас», прихватил коробку шоколада и бутылку шампанского.

Он спросил у Танечки:

— Мне никто не звонил?

— Кажется, звонили. Маша, Александра Семеновича спрашивали?

— Велели Михаилу звонить да еще чтоб на свадьбу не забыл прийти, — сообщила из кухни Марья Трофимовна.

Нет. Не будет он звонить старым друзьям, не пойдет к ним встречать Новый год. Он швырнул сетку с фруктами на стол.

Залечь сейчас с книгой на тахту, и пусть скорей проходят праздники. Чего он, в сущности, хочет? Попраздновано в жизни. Все было — и встречи с обещаниями, с надеждами и свершениями. Были и елки с Дедом Морозом и с бенгальскими огнями и чудесами. Были праздники вдвоем с той, которая нужней всех, и в семье, которая дороже всего, и с друзьями, с которыми ты как рыба в воде.

Ничем он не обижен. Получил свое. Сполна.

Он лежал и сквозь полудрему слышал, как верещит Тимка, как Танечка желает своим знакомым счастья:

— Чтоб на небе вашей дружной пары не было никаких облаков.

Подходила к телефону Галя.

— Пораньше, — говорила она, — конечно, пораньше.

Он слышал, как шумит в ванной вода — все время кто-то купался. Все время звонил телефон. Это было уже почти безразлично. Его не позовут.

Галя все-таки испекла воздушное пирожное. Она не отступила ни от чего. Позвонила мама: «Мы придем пораньше, чтоб Тимка еще не спал».

Тимка уже к шести часам был наряжен в белый костюмчик. Над лбом Галя начесала ему большой кудрявый завиток.

Мама как вошла, так и кинулась к нему:

— Неделю не видишь ребенка — и как он меняется! Смотри, смотри, он меня узнал, сразу пошел ко мне!

А Тимка полез к ней на руки, как лез ко всем. Лишь бы взяли! Но Галя не стала разубеждать маму.

Петр Васильевич принес две тяжелые кошелки. Папа, выбритый, в новом костюме, просто красавец, тоже принес большую корзину.

Жареная птица, салаты, пироги — сейчас это единственное тайное соревнование между мамой и Юлей. Соревнование, в котором каждая женщина старалась отдать предпочтение другой.

— Ах, Юленька! Ну что за гусь! С яблоками!

— Это не гусь, а индейка, — ревниво говорит папа.

— Петя, достань торт, — командует мама.

Юля молитвенно застывает перед тортом.

Музыкальный Владимир Михайлович уже пощипывает гитару, которую Галя предусмотрительно взяла у Танечки. Когда дома мама или Юля, можно быть по-девичьи свободной от Тимки. Но сейчас это ни к чему, ни к чему!

И все-таки Галя долго одевалась и потом, совсем готовая, надушенная «Красной Москвой», сидела на бортике ванны. Она думала, что заплачет, но не заплакала, подвела глаза и вышла к родным затянутая в парчовое платье, красивая и печальная.

— Да, — сказал Петр Васильевич, — ничего не скажешь!

Мама грустно покачала головой:

— А счастья нет…

Папа пел, перебирая струны гитары:

Юленька, с молодым лицом и седыми волосами, загадочно улыбалась. У нее была новая роль — в папиной жизни. А мама, уложив Тимку, попросила:

— Володя, «Стаканчики»…

— Коньяка две бутылки, а водки нет, — разочарованно сказал Петр Васильевич.

Постучала Танечка. Надо было оценить ее синее тафтовое платье и блестящую брошь, приколотую к плечу. Встреча в ресторане «Будапешт» ко многому обязывала. Костя, как истинный моряк, долго сопротивлялся узким брюкам. Но Танечка победила. Брюки шириной в двадцать четыре сантиметра Костю стесняли.

— Галя, ну хоть вы скажите, можно так отставать от жизни?!

И вот подошли наконец минуты, которые Галя особенно любила. Замолкала музыка. Простой человеческий голос еще раз напомнил людям о том, что сделано ими за истекший год, и поздравил с вступлением в будущее.

Это были минуты раздумья над своим местом в большой жизни. И минуты общности со всеми людьми Родины.

А потом торжественный бой часов кремлевской башни, вырвавшаяся из бутылки струя шампанского, звон бокалов, от которого ненадолго проснулся Тимка.

Галя выпила три бокала. Тело стало воздушно легким. Только на сердце было по-прежнему тяжело. Она танцевала с отцом вальс и близко-близко разглядывала его худое, в тонких морщинках лицо. А ведь когда-то «как играли страсти его послушною душой!».

И вот сидит мама, пополневшая, поседевшая, грозит пальцем своему Петру Васильевичу, который тянется налить себе очередную рюмку.

И все-таки Гале кажется, что у них было все проще, все легче и ясней. Не так, как у нее. Но какие они молодцы! Никто из них никогда ничего у нее не спросил. Ее материнство они приняли как радостное событие.

Она крепко поцеловала отца, поцеловала маму и Юлю, протянула руку Петру Васильевичу. Он опустился на одно колено, лукаво прищурив выпуклый глаз.

В нем, конечно, тоже есть обаяние.

Зазвонил телефон. Никто не подойдет. Марья Трофимовна давно спит, спит изревевшаяся Люська. У Александра Семеновича темно. Тоже встречает Новый год где-нибудь.

Холодными пальцами Галя взяла трубку.

— Галина Владимировна, с Новым годом вас, с новым счастьем…

— Спасибо, Антон Львович, дорогой, вас также.

— Вот тут рядом моя знакомая Наташа, она тоже вас приветствует.

Девушка с загнутыми кверху ресницами.

— Всего вам хорошего обоим…

Едва Галя положила трубку, телефон зазвонил снова.

— Вам Александра Семеновича? Его, кажется, нет…

Он распахнул дверь. Не выдержал. Не смог заснуть и проспать эту праздничную ночь, отказаться от ненужных поздравлений, от всей этой чепухи…

И почему-то ему казалось, что Галя ушла. Ее голос прозвучал так неожиданно.

Галя тоже удивилась:

— Вы дома?

Он вдруг вспомнил, что небрит, что костюм на нем, наверное, помялся, и, не глядя на нее, взял трубку.

Мальчик тихо сказал:

— Папа…

— Слушаю, — ответил Александр Семенович.

— Мы желаем тебе здоровья, успехов…

Он замолчал. Трудно ему по телефону желать счастья, успехов.

— Ну, спасибо, вам также.

Володя заторопился:

— Папа, ты понимаешь, мы с Ирочкой решили не встречать в этом году, а потом пришли наши друзья и вытащили нас.

«Конечно, от Ирочки твоей ни песен, ни басен», — подумал Александр Семенович.

— Ну и хорошо! Надо веселиться. Вы ведь не старики.

— Ты понимаешь, в ее состоянии… — сказал Володя.

Вечно у нее какое-то состояние. Вечно она чем-то недовольна. Он дал волю своему раздражению:

— Опять у нее что-то не так?

— Нет, все нормально, — торопливо сказал Володя, — врачи сказали — в апреле.

— Что в апреле? — спросил Александр Семенович.