Потом ее все-таки увели. Даже увезли — внизу прошумела машина.

Эвника навзничь упала на тахту, обхватила руками подушки.

Все к лучшему. Один раз устоять — и конец. Избавилась.

Во дворе играл патефон. Густо и сочно смеялся мужчина. Жарили шашлык. Ароматный дымок мог свести с ума голодного человека. А ей в пустой квартире — смотреть на звезды и ложиться в одинокую постель.

Почему не идет ее жизнь счастливо, спокойно, интересно? Ведь она такая умная, красивая, все это признают. И она хотела построить крепкую семью, даже с Суреном, за которого вышла совсем девочкой, наивной, неопытной. Ей казалось, что любовь и замужество — это праздник навсегда, но очень скоро пошли серенькие дни и обязанности, обязанности, бесконечные обязанности: на службе, дома, перед ребенком, перед мужем… А где радости? Подруга ей говорила: «У тебя все есть — дом, муж, ребенок, обеспеченная жизнь…» Она отвечала: «А у других женщин есть счастье». Сурен приходил с работы привычный, усталый, скучный. Ну и что ж, что он помогая ей мыть посуду и вставал по ночам к ребенку? Все равно он не мог оценить ее по достоинству. Он не понимал, что она во всех отношениях выше его и той жизни, которую он ей создал. Он спрашивал: «Чего ты от меня хочешь?» Не понимал! И главное, сам был несчастным. Уж ему-то, спрашивается, чего не хватало? Чем она виновата, что мужчины домогались ее любви? Она была молодая и еще не понимала, что новая любовь в конце концов прибавляет только новые обязанности. Поначалу это каждый раз обещает чудо, но очень скоро возвращаются те же будни, только осложненные необходимостью обмана.

Люди все подлые. Лучшая подруга, с которой она всем делилась, очернила ее перед Суреном и потом вышла за него замуж. И этот ничтожный, мелкий человек не смог понять, что во всем виноват он сам, не смог подняться до того, чтобы все простить и забыть. В нем не нашлось ни великодушия, ни широты ума.

Георгий совсем другое, но и он многого не понимает, многое делает не так… Недавно он дал ей сто рублей: «Переведи это Нине телеграфом, мне сегодня некогда самому это сделать». Сказал просто, будто предложил стакан воды выпить. Эвника промолчала и положила деньги в ящик его стола. Он нашел их через несколько дней, стоял перед Эвникой весь белый и будто чему-то удивлялся. «Как ты могла… Там же дети… Может быть, им надо…» — «Что ты от меня хочешь? — крикнула она. — Чтоб я заботилась о них?» — «Да, — быстро ответил он. — Но ничего не поделаешь. Это как талант — или он есть, или его нет».

Можно ли тут что-нибудь понять? Эвника не находила себе покоя несколько дней, до тех пор пока он не пришел к ней ночью.

И с Левиком у него не те отношения. Он не воспитывает мальчика, не интересуется его дневником, не спрашивает уроков. Зато потащил его как-то в сады, привел оттуда азербайджанского мальчишку, до полуночи играл с ними в шахматы.

Вспомнив о сыне, Эвника потянулась к часикам. Одиннадцатый час, где он шатается? И, как часто бывало, он появился, как только она о нем вспомнила. В передней грохнула дверь, щелкнул выключатель, и ее ослепил внезапный свет.

— Дурак, выключи.

— Что ты сделала с бабушкой? — спросил Левик.

— Посмотри на себя, — крикнула Эвника, — весь в пыли, шляешься черт знает где!

— Во дворе говорят, что ты ее побила.

— Плевать мне на то, что говорят во дворе.

— А Георгий?

Эвника вскочила с тахты и изо всех сил ударила мальчишку по лицу.

Мокрый, тающий снег Москвы не портил.

Огни, отражаясь в блестящих тротуарах, плыли навстречу машине — красные, зеленые, желтые. В двенадцатом часу ночи улицы были пустынны, обширны, и это тоже казалось обещанием праздника, подготовкой к завтрашнему дню с его задачами, преодолениями, победами.

Но до побед было пока далеко. В темноватом холле гостиницы ярким пятном выделялся плакатик — «Свободных мест нет». На эту вывеску был направлен свет настольной лампы. Так бывало и раньше, но на этот раз на месте дежурного администратора сидела совершенно незнакомая Георгию женщина.

В записной книжке у Георгия было отмечено для памяти: «Светлана Наумовна и Светлана Фаддеевна». В машине он проверил еще раз. Наумовна — молоденькая, медлительная, похожая на недопеченный ситничек. Фаддеевна — пожилая, суетливая, веселая. С обеими были налаженные отношения. Они принимали Георгия без телеграмм, без брони, без звонков из главка. А сейчас за широким барьером сидела девушка с короной из золотых волос и гордым выражением лица. Она была облечена властью и пользовалась ею с удовольствием.

Перед ней распластался на барьере крупный мужчина в добротном длинном пальто и широких брюках. Мужчина совал девушке какие-то бумажки. Лицо его искательно улыбалось, он пытался что-то шептать, объяснять, но девушка отвечала металлическим голосом:

— Ничего не могу сделать. Свободных мест нет и не будет.

Подошли двое независимых людей с портфелями; Протянули девушке продолговатую бумажку. Продолжая свой деловой разговор, они незамедлительно стали обладателями триста восемнадцатого номера. Мужчина в длинном пальто следил за ними тоскливо-завистливым взглядом и снова возобновил бесплодные домогательства. Пока он крутился у барьера, подходить к дежурной не было смысла. В вестибюле гостиницы, перебивая запахи парфюмерного киоска и парикмахерской, плавал кухонный чад, раздражающий голодного и нестерпимый для сытого. В ресторан уже не пускали, но Георгий сунул швейцару рублевку. Музыканты складывали инструменты в чехлы. Официантка сказала: «Гражданин, я тоже живой человек. Мне тоже отдых нужен». Но принесла холодную заливную рыбу и ветчину с горошком. Одна неутомимая пара продолжала танцевать без музыки, за крайним столиком вздымалась и опадала пьяная ссора. Худая, усталая женщина безнадежно катала по залу тележку с апельсинами и шоколадом.

Совершенно еще неизвестно, где придется ночевать. И все-таки был праздник. Узенькая юбка танцующей девушки не закрывала острых коленок. «У Эвники ноги красивее», — подумал Георгий. Девушка повернулась, и он увидел ее лицо, очерченное с такой четкостью молодости, что его сразу охватило грустное умиление. «Это, мой друг, уже не для тебя…»

В ресторане погасли огни.

Незадачливый клиент с той же ревнивой настороженностью следил за каждым, кто подходил к дежурной. При нем невозможно начинать никаких действий. Георгий сел в кресло, раскрыл портфель и стал просматривать бумаги. Человек в длинном пальто перекочевал к нему.

— Тоже без жилья?

— Ну почему же… — неопределенно ответил Георгий.

Человек недавно побывал у парикмахера. Над выбритыми припудренными щеками багровели обожженные холодным ветром скулы и болезненно блестели глаза, подернутые сеточкой красных прожилок. Через двадцать минут Георгий уже знал историю, которая привела ихтиолога Владлена Игренькова в Москву. Прилетел он с берегов Баренцева моря, собравшись в один день, без командировки, на собственные деньги. «Ну еще товарищи сослуживцы подсобрали…» Прилетел за «справедливостью» — отстаивать рыбоводный завод, который местные власти постановили ликвидировать «как нерентабельный».

— Я это слово слышать не могу. — Игреньков горячо дышал в ухо Георгию. — Если у нас с каспийской севрюгой пока неудача, так мы их кумжей, сыртью на десяток лет обеспечили. Вот у нас от университета бумажка, от института…

Он разворошил груду бумажек, которые держал в нагрудном кармане под тяжелым пальто. Бумаги были со штампами солидных научно-исследовательских учреждений. Они подтверждали положительную роль Умбозерного рыбоводства в деле народного хозяйства страны.

— Я до министерства дойду, а если придется, то и выше, — грозил кому-то Игреньков. — Вы, может быть, думаете, я как-нибудь лично заинтересован? Да я завтра на любом траулере в три раза больше получу. Да только это все — у моря взять. А отдать? Резервы обеспечить? Вот ведь в чем вопрос! Создавали на голом камне, теперь все прахом…

Он говорил бессвязно, но Георгий понимал его страсть и томление. Человек отстаивал свое дело.