Потом Георгий стал думать о моторах. Их должны дать, но сначала откажут. В конце концов дадут. А почему бы просто не разрешить этот вопрос, без непреклонного «нет» вначале, без совещаний, без уговоров. Черт знает, на что уходят силы и время!
Он взглянул в окно. Внизу были облака, вверху Облака, впереди облака. Георгий задремал.
Когда Эвника вернулась с аэродрома, в квартире еще пахло вином и табачным дымом. Она стряхнула туфли, пошевелила пальцами ног и в одних чулках прошла по комнатам.
Георгия проводили как подобает. Считая Ваче, на аэродроме было пять человек.
Эвника легла на тахту. Весь стол заставлен стаканами. Левик придет, вынесет посуду на кухню. Теперь несколько дней — свободные. Ни стряпать, ни убирать.
А как хотелось поехать в Москву! Но у нее оказалось мало времени. Георгий только вчера сказал о своей командировке. Невозможно было тут же все переиграть. Слишком долго она тянула со своей выдумкой. Конечно, если бы она заплакала, загрустила… Но у нее и дома есть заботы.
Пока нет Георгия, она избавится от вещей, которые оставила здесь его жена. Скатерти, занавеси, ковры постоянно напоминали Эвнике, что хозяйка вернется. Женщина, которая уходит навсегда, не закладывает ковров в нафталин. Это и дураку понятно. Надо продать все. И холодильник тоже.
Еще много трудностей на ее пути. Каждую минуту надо быть наготове. Сегодня пришло второе письмо. Хорошо, что она караулила почту. Кто поверит, что эти письма написал ребенок? Каждое слово там продиктовано женщиной. Ей надо ввести в дом Эвники шпиона, который одним своим присутствием будет воскрешать прошлое Георгия. Никогда Эвника на это не пойдет.
Она сорвалась с тахты. В ящике кухонного стола, под мотками шпагата, тряпками, обмылками, лежали два конверта, вскрытые наспех, разодранные. Сейчас, когда некого было бояться, Эвника внимательно перечитала вырванные из тетрадки листы.
«Дорогой Георгий, приезжай и увези нас домой. Нина хочет купить дрова, но если ты быстро приедешь за нами, тогда покупать не надо. Мы живем у Мардзият. У нее дом на горе. Здесь скучно. Здесь есть люди, которые сначала как будто очень хорошие и добрые, а на самом деле они злые, как звери. Они выдумывают и говорят всякие подлости. Я их ненавижу и не хочу здесь жить. Приезжай скорей. Твой Артемий».
И второе, совсем короткое:
«Георгий, если ты занят, напиши письмо, чтоб мы приехали домой. Нина тоже здесь один раз плакала. Гаяна в школе получила две тройки и одну двойку. Нина уже купила дрова. Мы сами их пилили и сложили, но это ничего. Все равно я не могу здесь жить. Я здесь буду плохо учиться. Напиши скорей. Артемий».
Эвника подожгла письма над плоской мраморной пепельницей. Бумага и конверты легли на окурки беловатым пеплом. Догорающий уголок письма чуть обжег ей пальцы. Вот и вся боль от этих писем!
Она вышла на балкон. Перед ней открывался двор, уже досконально изученный и все-таки интересный. На первом этаже старуха опять бьет палкой шерсть. Вчера она состегала два одеяла. Такая большая семья, одних ребятишек четверо, снуют по двору как мыши. Хромая Ануш рассыпала сушить зерно и лук. Значит, муж ездил в район. В деревне у него любовница, она и снабжает всю семью. Идет, качается на каблучках дочка Гукасянов. Начесала на голове целый кувшин, чтоб казаться повыше ростом. Нет, не выйти тебе замуж, бедная девочка! Зря старается твой отец, покупает тебе у репатриантов дорогие мохеровые жакеты, а дома все едят лоби и картошку.
А вот идет студент. Он всегда теряется, увидев Эвнику, теребит свои несчастные руки, прячет глаза, а потом смотрит вслед, открыв рот. И хотя он ей совсем не нужен и было у нее поклонников больше, чем волос на голове, все равно ей приятно.
Все они одинаковые — молодые, старые, умные, ученые. На словах всем им нужен друг, помощница, хозяйка… А главное совсем не в этом. Придет час — и не удержит их ни друг, ни хозяйка, ни даже мать их детей.
Студент поднял голову к балкону. Эвника улыбнулась ему. Он неловко поклонился, побежал к воротам, по дороге кого-то чуть не сшиб с ног. Эвника рассмеялась громко, чтоб он слышал, а когда снова перевесилась через перила, то увидела бабушку Заруи. Это ее толкнул студент. Старуха дальнозоркая, как коршун. Она заметила Эвнику. Иначе можно было бы просто не открыть двери. Вот наследство досталось! Никак не отвадить ее от дома.
Бабка Заруи, кряхтя, стянула ветхие мальчиковые полуботинки и еще с порога требовательно спросила:
— Где Георгий?
— Опоздала, — сказала Эвника, — улетел в Москву Георгий.
Старуха села к столу, горько поджав рот. Ее радужные от старости глаза как будто безучастно и отрешенно смотрели в пространство. Но сухая, скрюченная рука уверенно потянулась к уцелевшей котлете, которую Эвника не догадалась спрятать. Старуха отламывала от котлеты кусочки и закладывала их в беззубый рот.
— Дети Малунцянов давно ходят в школу, — сказала она, — мой правнук тоже должен пойти в свою школу.
— Школы везде есть.
— Для него самые хорошие школы здесь. Почему ребенок должен учиться на чужбине? Пусть Георгий привезет мальчика сюда.
— Надоела ты мне, старуха! — рассердилась Эвника. — Еще ты будешь Георгию приказывать!
— А не буду? — воинственно крикнула бабка. — Не Георгий вырос в доме моего сына? Не Георгий ел из моих рук? Прикажу — и должен вернуть мое дитя. Этого ребенка он на могиле поклялся сделать человеком. Знаешь, что значит клятва на могиле?
Эвника ушла в другую комнату и захлопнула дверь. Но бабка, как привидение, бесшумно отворила створку и села на тахту в ногах у Эвники.
— Послушай, женщина, он еще маленький, чем он тебе помешает? Пусть живет. Что от тебя уйдет — кусок хлеба, тарелка обеда? Он у меня в комнате прописан. Я умру — комната ему останется. Георгия люди осудят, если он бросит ребенка, а возьмете его — всякий вас похвалит. Сейчас твое имя в грязи вываляно, а сделаешь доброе дело — очистишься, и простится тебе…
— Что мне простится, ведьма? — крикнула Эвника. — Кто меня должен прощать? Ты знай раз и навсегда: ноги этого мальчишки не будет в моем доме!
Старуха подняла над головой высохшие кулаки. Она крикнула Эвнике в лицо короткое площадное слово и ожесточенно повторяла его много раз, пока Эвника тащила ее, легкую как птица, через все комнаты.
Вышвырнув старуху, Эвника прислонилась к входной двери. Ее пальцы еще ощущали страстное желание сжаться и причинить боль, а горло дрожало от слов, которые она не высказала. Прижавшись ухом к двери, она прислушивалась к проклятиям, которые призывались на ее голову:
— Да будут черными все твои дни… Похоронить тебе всех твоих близких, так, чтоб тебя саму некому было похоронить… Да померкнет твое солнце и не сбудется ни одна твоя надежда. Пусть во чреве твоем каждый ребенок превращается в воду… Пусть отвратными станут мужчине и слово твое, и дело твое, и плоть твоя…
Внизу захлопали двери. Вылезли любопытные. Прислушиваются.
Старуха задохнулась. Устала. Она села на ступеньку лестницы и, ритмично покачиваясь, начала горький плач с причитаниями:
— Нина, где ты? Да буду я жертвой одного твоего пальца, где ты? Вах, вах, — выпевала она, — вернись, посмотри, черная змея заползла в твой дом, ребенок вырван из родного гнезда, выброшен на чужбину. Тот, кто клялся заменить ему отца, предал сироту. Лучше бы мне умереть, чем видеть все это… Вах, вах…
По временам бабушка Заруи давала себе передышку, перевязывала черную косынку, шептала что-то истончавшими губами, потом снова заводила тоненький, безысходный, бесконечный плач, перечисляя все свои беды и потери, всех своих умерших и погибших.
Люди поднялись снизу, уговаривали, утешали бабку, стучали в дверь к Эвнике. Она, не отзываясь, напряженно прислушивалась ко всему, что делалось на лестничной площадке.
Старуха не хотела уходить.
— Я здесь должна умереть! — кричала она.
