— Нет, — серьезно сказал Георгий, — ты хозяйка.

— Ах, если бы! — Эвника порывисто села. — Когда я выхожу за дверь, на меня смотрят сотни злых глаз. Сегодня пришла старуха и приказывала мне, как служанке. Целый день я одна в четырех стенах со своими мыслями…

Эвника жаловалась, как ребенок. И она была права. Все это время ей приходилось хуже всех. Георгий так долго ничего не мог ей обещать. Никто не знал и не знает, сколько у нее прав на эту любовь. А остальное все внешнее, все чепуха, главное — вот ее рука, ее глаза, ее сердце рядом с ним…

Он повторил ей эти слова, а она плакала уже легкими слезами, вытирала их ладонями, выжидательно смотрела на Георгия, и ему нельзя было замолчать.

Уже стемнело, когда он вышел в другую комнату, где горел свет и на столе, среди немытых стаканов, лежали пучочки разобранной по сортам травки. Он был очень голоден, съел весь хлеб, раскрошенный сыр и привядшую ароматную зелень. Потом в кухне, прямо из-под крана, долго пил холодную, вкусную воду.

Гаянка тоже любила пить воду прямо из-под крана. Ей это запрещали, и она кричала: «А папа? А папа?»

Как они там устроились? Надо бы съездить посмотреть.

Тихо. Когда в доме спит ребенок, дом не бывает таким тихим…

Эвника расчесывала перед зеркалом свои черные, блестящие волосы.

— Когда возвращается Левик? — спросил Георгий.

Она опустила гребешок.

— Он может остаться в лагере на второй срок. Старший вожатый хочет сделать его своим помощником.

— Не надо. Пусть приедет. Пусть скорее привыкает к дому.

— Как хочешь, — покорно ответила она.

Борясь с подступившей тоской, не ища, не давая ей объяснений, Георгий прижал к груди темную голову женщины.

— Мы с тобой слишком многим пожертвовали и потому не имеем права быть несчастными.

Утром Георгий сказал Эвнике:

— Поедем со мной на строительство.

Она на секунду замерла и стала собираться, забавляя Георгия озабоченной деловитостью.

Чулки она переменила два раза. Оглядев себя в легком платье, кинулась гладить костюм. В последнюю минуту сняла серьги и надела крупные деревянные бусы.

Но, наверное, вся эта судорожная возня имела смысл и оправдание. После нее Эвника была естественной, как цветок, которому ничего не надо ни прибавить, ни убавить. Георгий удивлялся тому, что прохожие не останавливались перед ней на улице, и тому, что Ваче, кивнув головой, потом ни разу не посмотрел в ее сторону.

Поведение секретарши Кнарик тоже не было похоже на восторг. Девушка приподнялась со стула, не отвечая на приветствие, позабыв о себе, смотрела, как Георгий вел Эвнику через приемную, а потом вошла с бумагами такая красная и растерянная, что Георгий пожалел ее и промолчал, хотя решил всем сослуживцам представить Эвнику как свою жену.

Симон явился с молодыми инженерами-практикантами, которых мог и не приводить. Все старательно делали вид, что в комнате, кроме Георгия, никого нет. Симон разговаривал официально и, сославшись на заседание, отказался ехать на строительство.

— А отложить заседание нельзя?

Симон, уже в дверях, прижал руку к сердцу и помотал головой.

— Артист из тебя не получается, — негромко сказал Георгий, — через пять минут спускайся, поедешь со мной.

Эвника сидела в кресле напряженная и невозмутимая.

— Симон очень постарел, — сказала она стеклянным голоском.

Никто не хотел ей помочь.

Георгий набрал телефон республиканской газеты. Оник был на месте. Он заявил, что не ленив, любопытен и охотно поедет смотреть ложе будущего моря.

Симон ждал возле машины. Георгий помедлил. Он привык ездить рядом с Ваче. Но Эвника была подчеркнуто равнодушна, а Симон так деревянно неподвижен, что Георгий сам раскрыл переднюю дверцу перед Эвникой.

Они заехали за журналистом. Худой, легко сгибающийся, он вскочил в машину и, приняв присутствие Эвники как должное, сразу затеял легкий, пустой разговор.

Машина попетляла среди пригородных садов и, поднимаясь все выше, вырвалась на гребень широкого ущелья. Внизу толпился город. Вдалеке в синем воздухе расплывались широкие заводские башни-печи. Цветные туфовые дома нового пригорода подступали к самым берегам реки. Над всей долиной высился Арарат со своим остроголовым меньшим братом. А с другой стороны раскинулся припущенный снегом Арагац.

— Дивный пейзаж конца девятнадцатого столетия, — заявил Оник, — где же подъемные краны, где бульдозеры, где приметы современного строительства?

Он стоял на широкой хребтовине горы и видел перед собой внизу ущелье, по которому горная река промыла несколько русел, видел зеленые купы деревьев, маленькие глинобитные домики старого селения, уже почти слившегося с городом.

А Георгий, подойдя к краю насыпи, которая была перемычкой будущего моря, помахал людям, работающим внизу. Неприметные в своей серой, пропыленной одежде, они прокладывали новый путь реки, и Георгий отчетливо различал контуры бетонного тоннеля, очертания перемычки и линию канала, по которому будет направлена вода.

Симон отступил в сторону и стоял спиной ко всем, засунув руки в карманы.

Эвника недалеко отошла от машины. Ее тонкие каблучки увязали в смеси гравия и свинцово-серой земли. Было слишком много солнца и ветра. Эвника старалась не щуриться и как могла боролась с ветром, прижимавшим ее юбку к коленям и трепавшим волосы.

Георгий неотрывно смотрел вниз, откуда уже спешили люди. Сперва выпрыгнул наверх молодой парень с мелко гофрированными, вздыбленными волосами, потом появился невысокий человек в полувоенной форме. Он поздоровался, сперва поднеся два пальца к выгоревшей фуражке, потом протянув всем по очереди жесткую руку.

— Ну, как дела, мастер Амо? — спросил у него Георгий.

Мастер вздохнул:

— Что я… Я человек маленький. У инженера спросите.

Молодой инженер отрекомендовался Гришей. Ему хотелось показать свой участок с самой выгодной стороны. План выполняется. Грунт подвозится. График выдерживается.

Мастер Амо стоял в стороне и бросал на своего инженера взгляды, полные снисходительного презрения.

— Где мы сейчас находимся? — допытывался Оник.

— На самом берегу будущего моря. Вернее, на дамбе. Видите — с той стороны ущелья навстречу этому наращивается перемычка?

— Вон тот бугорчик?

— В том бугорчике сотни тысяч кубометров, — не оборачиваясь, сказал Георгий, — и, кстати, под твоими ногами тоже.

— Речку, которую вы видите перед собой, — объяснял Гриша, — мы введем в тоннель. Потом, когда плотина будет готова, тоннель перекроем, вода заполнит всю котловину, и образуется так называемое море.

— Здорово! — восхитился Оник. — А если река не захочет идти в тоннель?

Приняв это предположение за шутку, Гриша вежливо засмеялся.

— А все-таки? Ведь бывают неожиданности?

— Бывают, если их не предусмотреть, — опять вмешался Георгий.

Он вдруг спохватился, что покинул Эвнику. Она стояла у машины одинокая, нахмуренная.

— Что-то у меня жена заскучала, — громко сказал Георгий.

Слово было произнесено. Пусть даже не в том месте и не при тех обстоятельствах, как хотелось бы.

Мастера Амо это не касалось. Молодой инженер ничего не знал о жизни Георгия. Симон дернулся и точно глубже врос в землю. Оник мгновенно оглянулся, посмотрел на Эвнику, чуть присвистнул — он это сделал невольно — и тут же, как всегда легкий, двинулся в ее сторону. Георгий опередил его, подхватил Эвнику за локти, приподнял над упруго пружинящей землей и повел к обрыву.

— Смотри! Смотри! Скоро никто этого больше не увидит. Все здесь изменится.

— Вон тот трехэтажный серый дом будет стоять на самом берегу, — рассказывал Гриша.

— А эта деревня, амбары, рощица?

— Все под воду уйдет, — радостно закивал Гриша. — На месте деревни, я думаю, купальни будут. Ближе к городу. А там, где естественный изгиб в заливчике, — там яхт-клуб.

— Где клуб? — впервые заговорила Эвника.

Гриша с величайшей осторожностью пропустил ее вперед, и разговор пошел совсем уже неделовой.