Вот так, прежде чем началась настоящая война, кровь уже пролилась дважды: на ступенях ратуши и во дворе бывшего монастыря фейянов.

Мы еще увидим, как в Тюильри кровь сначала будет сочиться по капле, потом заструится ручьем, а затем хлынет бурливым потоком!

Как раз в то время, как происходили эти кровавые убийства, то есть между восемью и девятью часами утра, более десяти тысяч национальных гвардейцев, объединившихся по набату Барбару, а также благодаря объявленному Сантером общему сбору, шагали вниз по улице Сент-Антуан, проходили под знаменитой аркадой Сен-Жан, так надежно охранявшейся накануне, и выходили на Гревскую площадь.

Эти десять тысяч человек шли требовать приказа идти на Тюильри.

Их заставили ждать около часу.

Среди солдат распространились два предположения.

Первое заключалось в том, что их вожаки надеялись добиться от дворца уступок.

Согласно второму предположению, предместье Сен-Марсель еще не было готово к действиям и необходимо было его дождаться.

Около тысячи вооруженных пиками восставших начали терять терпение; как всегда, наименее вооруженные оказались самыми горячими.

Они протолкались сквозь ряды национальной гвардии, объявив, что обойдутся и без нее и сами захватят дворец.

Несколько марсельских федератов, а также человек двенадцать французских гвардейцев — из тех, что тремя годами раньше брали Бастилию, — встали во главе восставших и под одобрительные крики толпы были избраны вожаками.

Это и был авангард восстания.

Тем временем адъютант, видевший, как убили Манда, во весь опор мчался в Тюильри; однако лишь после того, как король, предприняв неудачную прогулку по двору, вернулся к себе, а королева — в свою спальню, адъютанту удалось добиться встречи с ними и передать эту печальную новость.

Королева испытывала то, что переживают всякий раз, когда сообщают о смерти человека, с которым только что расстались: она не могла в это поверить; выслушав доклад адъютанта, она попросила его еще раз рассказать об увиденном во всех подробностях.

В это время через распахнутые окна до них донесся шум ожесточенной ссоры, слышный даже во втором этаже.

Жандармы, национальные гвардейцы и канониры-патриоты, те самые, что кричали: "Да здравствует нация!", стали задирать роялистов, называя их "господа королевские гренадеры"; они прибавляли, что среди гренадеров Дочерей святого Фомы и Бют-де-Мулен нет ни одного, кто не продался бы двору, и поскольку внизу еще никто не знал о смерти главнокомандующего, о чем стало известно во втором этаже, один из гренадеров громко выкрикнул:

— Бьюсь об заклад, этот каналья Манда прислал во дворец одних аристократов!

Старший сын Манда находился в рядах национальной гвардии. Мы видели, где был младший: он безуспешно пытался пробиться к своему отцу на ступени ратуши.

Услышав оскорбление, адресованное отсутствующему отцу, старший сын Манда выскочил из рядов с обнаженной саблей.

Четыре канонира бросились ему навстречу.

Вебер, камердинер королевы, переодетый национальным гвардейцем, находился среди гренадеров от Сен-Рок. Он поспешил на помощь молодому человеку.

Послышался звон скрестившихся сабель; ссора перерастала в столкновение двух партий. На шум королева поспешила к окну и узнала Вебера, своего молочного брата.

Она позвала Тьерри, камердинера короля, и приказала ему сходить за Вебером.

Вебер поднялся и обо всем доложил королеве.

В ответ королева рассказала ему о гибели Манда.

Свалка под окном продолжалась.

— Ступай посмотри, что происходит, Вебер, — приказала королева.

— Что происходит, ваше величество?.. — переспросил тот. — Канониры оставляют свои пушки, забив в них ядра; а так как в орудиях не было порохового заряда, они теперь выведены из строя!

— Что ты обо всем этом думаешь, дорогой мой Вебер?

— Я думаю, — отвечал славный австриец, — что вашему величеству следует спросить совета у господина Рёдерера; мне кажется, это один из самых преданных вам людей во всем дворце.

— Да, но где бы мы с ним могли поговорить так, чтобы нас не подслушивали, чтобы за нами не шпионили, чтобы нам не помешали?

— В моей комнате, если пожелает королева, — предложил камердинер Тьерри.

— Хорошо, — согласилась Мария Антуанетта.

Повернувшись к своему молочному брату, она распорядилась:

— Разыщи господина Рёдерера и проводи его к Тьерри.

Пока Вебер выходил в одну дверь, королева следом за Тьерри прошла в другую.

Дворцовые часы пробили девять.

Когда случается говорить о столь важном моменте, как тот, до описания которого мы дошли, автор не должен опускать ни малейшей подробности, принимая во внимание, что все эти подробности тесно между собою связаны и лишь при точном соединении всех их можно создать во всей его протяженности сложное полотно, которое рука прошлого разворачивает перед взором будущего.

В то время как Вебер отправился на поиски синдика Коммуны, чтобы передать ему приглашение королевы, капитан швейцарцев Дюрлер поднимался к королю, чтобы получить от него или от начальника штаба дальнейшие приказания.

Шарни заметил славного капитана, разыскивавшего какого-нибудь придверника или камердинера, кто мог бы доложить о нем королю.

— Что вам угодно, капитан? — спросил Шарни.

— Не вы ли начальник штаба? — осведомился в свою очередь г-н Дюрлер.

— Да, капитан.

— Я пришел за дальнейшими приказаниями, сударь, принимая во внимание то обстоятельство, что головная колонна повстанцев уже показалась на площади Карусель.

— Вам предписывается держаться до последнего, сударь, потому что король решил умереть вместе с вами.

— Будьте покойны, господин начальник штаба, — просто ответил капитан Дюрлер.

И он отправился к своим товарищам передать приказ, который был их смертным приговором.

Капитан Дюрлер был прав: вдали в самом деле показался авангард повстанцев.

Это была та самая тысяча вооруженных пиками людей, во главе которой шагали два десятка марсельцев и двенадцать — пятнадцать французских гвардейцев; среди этих последних поблескивали золотом эполеты юного капитана.

То был Питу, которого рекомендовал Бийо для исполнения особого задания, свидетелями чего нам скоро предстоит оказаться.

За авангардом на расстоянии примерно одной восьмой льё двигалось внушительное войско — оно состояло из национальных гвардейцев и федератов, кативших перед собой дюжину пушек.

Получив приказ начальника штаба, швейцарцы в полной тишине с решимостью встали по местам, продолжая хранить холодное и мрачное молчание.

Национальные гвардейцы, не столь дисциплинированные, занимали свои места более шумно и беспорядочно, но так же решительно.

Дворяне, вовсе неорганизованные, имея только оружие ближнего боя — шпаги или пистолеты — и зная, что им предстоит схватка не на жизнь, а на смерть, в каком-то лихорадочном возбуждении следили за приближением той минуты, когда они окажутся лицом к лицу с народом, своим старым противником, этим бессмертным богатырем, этим борцом, всегда побеждаемым и, тем не менее, неуклонно набиравшим силы на протяжении вот уже восьми столетий!

В то время как осажденные или те, кому суждено было стать ими, занимали свои места, в ворота Королевского двора постучали и несколько голосов крикнули: "Парламентер!", а над стеной показался белый платок, привязанный к острию пики.

Послали за Рёдерером.

Его встретили на полдороге.

— Сударь, стучат в ворота Королевского двора, — доложили ему.

— Я услышал стук и вот пришел на шум.

— Что прикажете предпринять?

— Отоприте.

Приказание было передано привратнику, он открыл ворота и со всех ног бросился прочь.

Рёдерер оказался перед с авангардом повстанцев, вооруженных пиками.

— Друзья мои, — обратился к ним Рёдерер, — вы просили отворить ворота парламентеру, а не армии. Где же парламентер?