— Что бы ни произошло, клянемся жить и умереть свободными!

Король и члены королевской семьи, не имевшие отношения к этой клятве, остались сидеть. Крик этот, вырвавшийся из трех тысяч глоток, ураганом пронесся над их головами.

Заблуждение длилось недолго, но эта минута воодушевления была величественной.

Четверть часа спустя раздался другой крик:

— Дворец захвачен! Восставшие направляются в Собрание, чтобы расправиться с королем.

Тогда те, что с ненавистью к монархии только что поклялись умереть свободными, в таком же порыве повскакали с мест и поклялись защищать короля до последнего вздоха.

В это самое мгновение у капитана швейцарцев Дюрлера потребовали от имени Собрания сложить оружие.

— Я нахожусь на службе у короля, а не у Собрания, — возразил он. — Где приказ короля?

У посланцев Собрания не было письменного приказа.

— Я получил командование от короля, — продолжал Дюрлер, — и сдам его только королю.

Его почти силой ввели в Собрание.

Он был весь черен от пороха и красен от крови.

— Государь, — обратился он к королю, — от меня требуют сложить оружие: это приказ короля?

— Да, — подтвердил Людовик XVI, — сдайте оружие национальной гвардии: я не хочу, чтобы погибли такие мужественные люди, как вы.

Дюрлер поник головой, тяжело вздохнул и вышел; однако в дверях он приказал передать королю, что без письменного приказа отказывается подчиниться.

Король взял лист бумаги и написал:

"Король приказывает швейцарцам сложить оружие и возвратиться в казармы".

Об этом приказе и кричали в комнатах, коридорах и на лестницах Тюильри.

Приказ короля внес в Собрание некоторое успокоение, и председатель зазвонил в колокольчик.

— Продолжим заседание, — объявил он.

Однако один из представителей поднялся и заметил, что одна из статей конституции запрещает проводить заседания в присутствии короля.

— Это верно, — подтвердил Людовик XVI, — но куда же вы нас отправите?

— Государь, — ответил председатель, — мы можем вам предложить ложу газеты "Логограф"; эта ложа пустует, потому что газета перестала выходить.

— Хорошо, — согласился король, — мы готовы перейти туда.

— Придверники! — крикнул Верньо. — Проводите короля в ложу "Логографа".

Придверники поспешили исполнить приказание.

Король, королева и члены королевской семьи снова прошли через весь зал и оказались в коридоре.

— Что это на полу? — спросила королева. — Похоже на кровь!

Придверники ничего не ответили; если эти пятна действительно были кровью, служащие, возможно, и не знали, откуда она взялась.

Пятен этих — странная вещь! — становилось все больше по мере приближения к ложе.

Чтобы избавить королеву от это зрелища, король ускорил шаг и сам отворил дверь в ложу.

— Войдите, мадам, — обратился он к королеве.

Королева бросилась вперед. Едва ступив на порог, она издала крик ужаса и, закрыв лицо руками, отпрянула.

Теперь стало понятно, откуда взялась на полу кровь: в ложе лежал убитый.

Королева, спеша войти, едва не споткнулась об это мертвое тело, вот почему она закричала и отпрянула.

— Смотрите-ка! — проговорил король тем же тоном, каким он сказал: "Это голова несчастного господина Манда!" — Смотрите-ка! Это тело несчастного графа де Шарни!

Да, это в самом деле было тело графа де Шарни, которое депутаты вырвали из рук убийц и приказали перенести в ложу "Логографа", потому что не могли предугадать, что спустя десять минут туда войдут члены королевской семьи.

Труп унесли, и королевская семья вошла в ложу.

Ее хотели прежде вымыть или хотя бы протереть, потому что весь пол был залит кровью; однако королева жестом приказала оставить все как есть и первая опустилась в кресло.

Никто не видел, как она разорвала шнурки своих туфелек и дрожащими ступнями коснулась еще теплой крови.

— О Шарни! Шарни! — прошептала она. — И почему моя кровь не вытечет сейчас вся до последней капли, чтобы смешаться с твоею навечно!..

Пробило три часа пополудни.

Мы оставили дворец в ту минуту, когда восставшие ворвались в главный вестибюль и швейцарцы медленно, шаг за шагом, стали отступать к покоям короля, как вдруг в комнатах и коридорах закричали: "Швейцарцам приказано сложить оружие!"

Эта книга, по всей видимости, последнее наше произведение о той страшной эпохе; по мере продвижения нашего рассказа вперед, мы расстаемся с тем, о чем уже поведали, чтобы никогда больше к этому не возвращаться. Это дает нам право во всех подробностях представить нашим читателям тот трагический день; мы тем более вправе это сделать, что повествуем о нем без пристрастия, без ненависти, без предубеждения.

Итак, читатель вслед за марсельцами ступил на плиты Королевского двора; он в дыму и огне ворвался туда вслед за Бийо и увидел, как тот вместе с Питу, похожим на окровавленное привидение, вышедшее из-под груды мертвых тел, поднялся по ступеням лестницы, на верхней площадке которой мы их и оставили.

С этой минуты Тюильри был обречен.

Что за злой гений стоял во главе этой победы?

"Народный гнев", — скажут мне.

Да, разумеется, однако кто же направлял этот гнев?

Человек, которого мы едва успели назвать, прусский офицер, ехавший на низкорослой вороной лошадке рядом с гигантом Сантером и его огромным фламандским скакуном, — эльзасец Вестерман.

Что же это был за человек, видимый, подобно молнии, лишь во время грозы?

Это был один из тех людей, кого Господь держит в арсенале своего гнева и выводит из мрака лишь в нужное мгновение, в час, когда хочет кого-нибудь поразить!

Зовут его Вестерман, "человек заката".

И в самом деле он появляется, когда монархия падает, чтобы больше не подняться.

Кто его выдумал? Кто его разгадал? Кто был посредником между ним и Богом?

Кто догадался, что в гиганта-пивовара, в эту глыбу плоти, необходимо вдохнуть душу для борьбы, в которой титанам надлежало лишить трона самого бога? Кто дополнил Гериона Прометеем? Кто дополнил Сантера Вестерманом? Дантон!

Откуда же грозный трибун раздобыл этого победителя?

Из вертепа, из сточной ямы: из тюрьмы Сен-Лазар.

Вестерман обвинялся — оговоримся, это еще не было доказано — в подделке банковских билетов и был арестован по подозрению.

Для осуществления того, что было задумано на 10 августа, Дантону был необходим человек, который не мог отступить, потому что, отступив, он неизбежно окажется у позорного столба.

Дантон давно не сводил глаз с таинственного узника; в день и час, когда тот ему понадобился, он мощным ударом разорвал его цепи, разбил оковы и сказал ему: "Выходи!"

Революция заключается не только, как я сказал, в том, чтобы поднять наверх то, что было внизу, но и в том, чтобы дать пленникам свободу, а вместо них заточить в тюрьму свободных людей, и не просто свободных людей, но сильных мира сего: знатных вельмож, принцев, королей!

Несомненно, Дантон был совершенно уверен в том, что должно было произойти, вот почему он казался таким оцепеневшим, когда всех лихорадило в ночь, предшествовавшую кровавой заре 10 августа.

Он еще накануне посеял ветер; ему не о чем было беспокоиться, он был уверен, что сам будет пожинать бурю.

Ветром был Вестерман, а бурей — Сантер, гигант, олицетворявший собою простой народ.

Сантер почти не показывался в этот день; Вестерман делал все, был всюду.

Именно Вестерман возглавил слияние на Новом мосту силы предместья Сен-Марсель и Сент-Антуанского предместья; именно Вестерман верхом на своей вороной лошадке показался во главе войска в проходе на площадь Карусель; именно Вестерман постучал рукояткой шпаги в ворота Тюильри с таким видом, словно речь шла о том, чтобы открыть дверь в казарму, где полк хочет отдохнуть после долгого перехода.