Мария Антуанетта хотела было пересадить его к себе.

— Нет, — отказался дофин, — мне здесь хорошо.

Заметив движение королевы, Варнав развел руки в стороны, чтобы не препятствовать исполнению ее воли, но королева — было это материнским кокетством или женским обольщением? — оставила дофина там, где он был.

В это время в душе Барнава произошло нечто непередаваемое: он был и горд и счастлив.

Мальчик стал играть кружевным жабо Барнава, потом его поясом, потом пуговицами его депутатского сюртука.

Эти пуговицы в особенности заинтересовали юного принца: на них был выгравирован какой-то девиз.

Дофин называл буквы одну за другой и, наконец, соединив их между собой, прочел следующие четыре слова: «Жить свободным или умереть».

— Что это значит, сударь? — спросил мальчик.

Барнав замялся.

— Это значит, малыш, что французы поклялись не иметь больше хозяина, — пояснил Петион, — понятно?

— Петион! — остановил его Барнав.

— Ну, объясни этот девиз иначе, — нимало не смутившись, отозвался Петион, — если, конечно, ты знаешь другой его смысл.

Барнав умолк. Девиз, который он еще накануне считал возвышенным, в этих обстоятельствах казался ему почти жестоким.

Он взял руку дофина и почтительно коснулся ее губами.

Королева украдкой смахнула набежавшую слезу.

А карета, передвижная сцена этой необычной, но чрезвычайно простой драмы, катила дальше под угрожающие крики толпы, увозя на смерть шестерых из восьми пассажиров.

Но вот они прибыли в Дорман.

Там ничто не было готово к приему королевской семьи, и ей пришлось остановиться на постоялом дворе.

То ли по приказанию Петиона, оскорбившегося молчанием короля и королевы в пути, то ли потому, что на постоялом дворе в самом деле было многолюдно, для августейших пленников нашлись всего три мансарды, где они и расположились.

Соскочив с козел, Шарни хотел было, по своему обыкновению, подойти к королю и королеве за приказаниями, однако королева остановила его взглядом.

Не зная причины тому, граф тем не менее поспешил подчиниться.

Петион зашел на постоялый двор и взял на себя обязанности квартирьера; он даже не соблаговолил еще раз выйти к ним и послал слугу сказать, что комнаты для королевской семьи готовы.

Барнав был в большом затруднении: он сгорал от желания предложить королеве руку, но боялся, как бы та, которая когда-то в лице г-жи де Ноай высмеивала этикет, не вспомнила о нем, когда его нарушит он, Барнав.

Итак, он терпеливо ждал.

Король вышел первым, опираясь на руки телохранителей: г-на Мальдена и г-на де Валори. Шарни, как нам уже известно, по знаку Марии Антуанетты держался несколько в стороне.

Из кареты вышла королева и протянула руки за дофином; но бедный мальчик будто почувствовал, как нужно матери, чтобы он приласкался к депутату, и проговорил:

— Нет, я хочу к моему другу Барнаву!

Мария Антуанетта кивнула в знак согласия и ласково улыбнулась. Барнав пропустил вперед мадам Елизавету и юную принцессу и вышел следом с дофином на руках.

Госпожа де Турзель шла последней, пытаясь забрать своего августейшего питомца из недостойных рук, но еще один знак королевы усмирил аристократическое рвение воспитательницы детей Франции.

Королева поднималась по грязной винтовой лестнице, опираясь на руку супруга.

На втором этаже она было замедлила шаг, полагая, что прошла достаточно, поднявшись на двадцать ступеней; однако лакей прокричал:

— Выше! Выше!

Королева последовала этому приглашению и продолжала подниматься.

Барнава бросило в жар со стыда.

— Как выше? — спросил он.

— Да, — отозвался лакей, — здесь у нас столовая и апартаменты господ членов Национального собрания.

Барнава осенило: так, значит, Петион занял комнаты второго этажа для себя и своих товарищей, а королевскую семью отправил на третий этаж.

Молодой депутат ничего не сказал, однако, опасаясь недовольства королевы, когда она увидит комнаты третьего этажа, предназначенные Петионом для нее и членов ее семьи, Барнав поспешил опустить юного принца на лестничную площадку, едва они поднялись на третий этаж.

— Государыня! Государыня! — вскричал дофин, обращаясь к матери. — Мой друг Барнав уходит!

— И правильно делает, — со смехом заметила королева: ей было достаточно беглого взгляда, чтобы оценить апартаменты.

Как мы уже сказали, они состояли из трех небольших смежных комнат.

В первой из них расположилась королева с дочерью; вторую заняли мадам Елизавета, дофин и г-жа де Турзель; король прошел в третью комнату: она была небольшая, но зато с отдельным выходом на лестницу.

Король очень устал; в ожидании ужина он хотел прилечь. Однако кровать пришлась ему не по росту; спустя минуту он был вынужден подняться и, отворив дверь, попросить стул.

Господин де Мальден и г-н де Валори уже заняли свои места на лестнице. Господин де Мальден, которому было ближе, спустился во второй этаж, взял в столовой стул и отнес его королю.

У Людовика XVI в его комнатушке уже был один стул; он приспособил к нему другой, принесенный г-ном де Мальденом, чтобы сделать себе ложе по росту.

— Ах, государь! — всплеснул руками г-н де Мальден и горестно покачал головой. — Неужели вы собираетесь провести таким образом целую ночь?

— Разумеется, сударь, — ответил король и потом прибавил: — Кстати, если все то, что мне без устали твердят о нищете моего народа, правда, то как же тогда должен был бы радоваться любой из моих подданных такой каморке, такой кровати и таким вот двум стульям!

И он вытянулся на самодельном ложе, словно готовя себя к предстоящим страданиям в Тампле.

Спустя минуту их величествам доложили, что кушать подано.

Король спустился вниз и, увидав шесть приборов, поинтересовался:

— Почему шесть кувертов?

— А как же? — удивился лакей. — Один — для короля, другой — для королевы, третий — для мадам Елизаветы, четвертый — для ее королевского высочества принцессы, пятый — для монсеньера дофина, шестой — для господина Петиона.

— Почему же тогда нет приборов для господина Варнава и господина Латур-Мобура? — спросил король.

— Были приборы и для них, государь, — отвечал лакей, — но господин Барнав приказал их унести.

— А куверт для господина Петиона он оставил?

— Господин Петион потребовал, чтобы его куверт оставили.

В это самое мгновение важный, даже более чем важный, — суровый депутат от Шартра появился в дверном проеме.

Король сделал вид, что не замечает его и, обращаясь к лакею, продолжал:

— Я сажусь за стол только вместе с членами своей семьи; мы едим в семейном кругу либо с теми, кого приглашаем; в противном случае мы не будем есть вообще.

— Так я и знал! — вскричал Петион. — Ваше величество, видимо, забыли о том, что говорится в первой статье «Декларации прав человека»; но я думал, что вы хотя бы притворитесь, будто помните о ней.

Король, сделав вид, что не слышит Петиона, как за минуту до этого сделал вид, будто не видит его, взглядом и движением бровей приказал лакею унести лишний прибор.

Лакей повиновался. Петион в бешенстве удалился.

— Господин де Мальден, — приказал король, — затворите дверь, чтобы мы, насколько это возможно, остались в своем кругу.

Господин де Мальден исполнил приказание, и Петион услышал, как за ним захлопнулась дверь.

Так королю удалось поужинать с семьей.

Оба телохранителя, как обычно, прислуживали за столом.

Шарни так и не появился; даже если в его услугах больше не нуждались, он по-прежнему оставался рабом королевы.

Однако бывали минуты, когда его бесстрастное служение ранило женское самолюбие королевы. Во время ужина Мария Антуанетта то и дело искала глазами Шарни. Как бы она хотела, чтобы, после того как он ей подчинился, он нарушил ее запрет!