Обнаружить в бумагах Изидора письмо, написанное рукой Андре и адресованное ему, Шарни, было настолько странно, что он вскрыл приложенную к нему записку раньше чем взялся за само письмо.

Записку написал Изидор карандашом и несомненно на каком-нибудь постоялом дворе, пока седлали коня; в ней говорилось следующее:

«Настоящее письмо адресовано не мне, а моему брату, графу Оливье де Шарни: оно написано его супругой, графиней де Шарни. Если со мной случится несчастье, прошу того, кто найдет это письмо, переслать его графу Оливье де Шарни или вернуть графине.

Я получил его от графини со следующими указаниями:

Если предпринятое графом дело окончится для него благополучно, вернуть письмо ей.

Если он будет ранен опасно, но не смертельно, попросить его оказать своей супруге милость, позволив ей приехать к нему.

Если, наконец, рана его окажется смертельной, вручить ему это письмо, а в случае если он будет не в состоянии разобрать его сам, прочесть ему вслух, чтобы он перед смертью узнал заключающуюся в нем тайну.

Если письмо будет переслано моему брату графу де Шарни, то, поскольку оно, вне сомнения, попадет к нему вместе с этой запиской, пусть он поступает в соответствии с вышеизложенными указаниями, а также согласно тому, что ему подскажет сердце.

Я поручаю его заботам бедняжку Катрин Бийо, проживающую в деревне Вильд Авре вместе с моим сыном.

Изидор де Шарни».

Графа захватило чтение записки брата; утихшие было слезы хлынули с прежней силой; наконец он перевел затуманенный взгляд на письмо г-жи де Шарни; он долго не сводил с него глаз, взял в руки, прикоснулся к нему губами, прижал его к груди, словно оно могло поведать его сердцу о содержавшейся в нем тайне, потом еще и еще перечитал записку брата.

Покачав головой, он вполголоса произнес:

— Я не имею права распечатывать это письмо, но я буду так умолять ее, что она сама позволит мне его прочесть…

И как бы желая придать себе решимости для осуществления задуманного, что было бы не под силу менее прямодушному человеку, он еще раз повторил:

— Нет, я не стану его читать!

И он действительно не прочел письмо; но рассвет застал его сидящим за тем же столом и не сводящим глаз с письма, влажного от его дыхания: граф то и дело прижимал его к губам.

Вдруг среди всеобщей предотъездной суматохи послышался голос: это г-н де Мальден звал графа де Шарни.

— Я здесь! — откликнулся граф.

Спрятав в карман сюртука бумаги бедного Изидора, он в последний раз поцеловал запечатанное письмо, положил его во внутренний карман и поспешил вниз.

На лестнице он встретил Барнава, когда тот справлялся о королеве и поручал г-ну де Валори узнать у нее о времени отъезда.

Нетрудно было заметить, что Барнав тоже не ложился и спал не более графа Оливье де Шарни.

Они раскланялись, и если бы Шарни так сильно не занимало письмо, которое он прижимал к груди, то, несомненно, заметил бы искру ревности, вспыхнувшую в глазах Барнава, когда граф в свою очередь поинтересовался состоянием здоровья королевы.

Садясь в карету, король и королева удивились тому, что их вышли проводить только жители городка, а экипаж сопровождает одна кавалерия.

Этим они тоже были обязаны Барнаву: он знал, что накануне королева, вынужденная идти некоторое время пешком, страдала от жары, от пыли, от насекомых, от большого скопления народа, от угроз по адресу телохранителей и верных слуг, подходивших к ней проститься; он сделал вид, будто получил сообщение о вторжении иноземных войск: маркиз де Буйе якобы возвратился во Францию в сопровождении пятидесяти тысяч австрияков, вот против него-то и должен выступить всякий, у кого есть ружье, коса, пика — словом, какое-нибудь оружие; услышав этот призыв, толпа повернула назад.

В то время Франция была охвачена настоящей ненавистью к иноземцам — она была даже сильнее, чем ненависть по отношению к королю и королеве, и главное, что вменялось в вину королеве, было ее иностранное происхождение.

Мария Антуанетта догадалась, откуда исходило это новое благодеяние. Мы говорим «благодеяние», и это отнюдь не преувеличение. Она с благодарностью взглянула на Барнава.

Садясь в карету, она поискала взглядом Шарни: тот был уже на козлах; но, вместо того чтобы занять свое вчерашнее место между телохранителями, он во что бы то ни стало хотел уступить его г-ну де Мальдену, ведь это место было безопаснее, чем то, которое занимал до сих пор верный телохранитель. Шарни очень хотел получить ранение, что позволило бы ему распечатать письмо графини: оно так и жгло ему сердце.

Итак, он не заметил взгляда королевы.

Королева тяжело вздохнула.

Барнав услышал ее вздох.

Сгорая от нетерпения узнать причину ее огорчения, молодой человек замер на подножке кареты.

— Ваше величество, — обратился он к королеве, — я вчера заметил, что вам тесно в этой берлине; если будет одним человеком меньше, вам будет легче… Если вы пожелаете, я сяду в другой экипаж вместе с господином де Латур-Мобуром или буду сопровождать вас верхом.

Делая подобное предложение, Барнав был готов отдать полжизни — а оставалось ему жить не так уж долго, — лишь бы его предложение было отвергнуто.

Так и вышло.

— Нет! — с живостью воскликнула королева. — Оставайтесь с нами!

Тем временем дофин протянул к молодому депутату руки со словами:

— Мой друг Барнав! Мой друг Барнав! Не хочу, чтобы ты уходил!

Сияя от счастья, Барнав занял свое место. Не успел он усесться, как дофин соскользнул с колен королевы и поспешил к нему.

Выпуская дофина из рук, королева расцеловала его в обе щеки.

Влажный след от ее губ отпечатался на бархатистой детской коже. Барнав смотрел на этот след от материнского поцелуя, как, должно быть, Тантал смотрел на висевшие у него над головой плоды.

— Ваше величество! — обратился он к королеве. — Прошу вас оказать мне милость и разрешить поцеловать августейшего принца, который, руководствуясь непогрешимым инстинктом детского возраста, изволит называть меня своим другом!

Королева улыбнулась и кивнула.

Барнав с такой страстью припал губами к тому месту, где еще оставался след от поцелуя королевы, что мальчик вскрикнул от испуга.

Королева внимательно следила за всей этой игрой, в которой ставкой Барнава была его собственная голова. Может быть, она спала в эту ночь не более Барнава и Шарни; вероятно, ее оживление объяснялось сжигавшим ее внутренним огнем; впрочем, подкрашенные пурпурной помадой губы и едва тронутые розовыми румянами щеки превращали ее в опасную сирену, способную ценой одного-единственного волоска со своей головы заставить поклонников броситься в бездну.

Благодаря заботам Барнава карета ехала теперь со скоростью два льё в час.

В Шато-Тьерри остановились пообедать.

Дом, выбранный для этой цели, был расположен у реки в живописном месте и принадлежал богатой торговке лесом, не ожидавшей, что ей будет оказана такая милость; узнав накануне о том, что королевская семья должна проследовать через Шато-Тьерри, она отправила верхом одного из своих приказчиков навстречу господам депутатам Национального собрания с приглашением им, а также членам королевской семьи пожаловать к ней.

Приглашение было принято.

Едва карета остановилась, как к ней сбежались слуги, из чего августейшие пленники заключили, что их ожидает совсем иной прием, нежели накануне на постоялом дворе в Дормане. Королеву, короля, мадам Елизавету, г-жу де Турзель и обоих детей развели по отдельным комнатам, где все было готово для их туалета: были предупреждены малейшие их желания.

Со времени отъезда из Парижа королева нигде еще не встречала такой заботы. Самые ничтожные женские прихоти были удовлетворены с поистине аристократическим вниманием: Мария Антуанетта, начинавшая ценить подобную заботу, пожелала поблагодарить милую хозяйку и попросила ее прийти.