В это мгновение снова раздались крики; человек, вооруженный пикой, попытался нанести королю удар.

Однако Бийо перехватил оружие, вырвал его из рук убийцы и переломил о колено.

— Преступления я не допущу! — предупредил он. — Лишь один вид оружия имеет право коснуться этого человека: меч правосудия! Говорят, одному английскому королю отрубили голову по приговору народа, преданного этим королем; ты, должно быть, знаешь его имя, а, Людовик? Не забывай его!

— Бийо! — шепнул Жильбер.

— Что бы вы ни делали, — покачав головой, возразил Бийо, — этот человек будет осужден как предатель и казнен!

— Да, предатель! — подхватила сотня голосов. — Предатель! Предатель! Предатель!

Жильбер бросился между толпой и королем и закрыл его собой.

— Ничего не бойтесь, государь, — сказал доктор, — попытайтесь каким-нибудь поступком успокоить этих безумцев.

Король взял руку Жильбера и прижал ее к своему сердцу.

— Как видите, я ничего не боюсь, сударь, — отвечал он. — Я сегодня утром причастился: пусть делают со мной что им заблагорассудится. Что же до того, чтобы их успокоить… ну, вы удовлетворены?

И король, сорвав с головы одного из санкюлотов красный колпак, нахлобучил его себе на голову.

Толпа мгновенно взорвалась аплодисментами.

— Да здравствует король! Да здравствует нация! — дружно кричали все.

Какой-то человек протолкался сквозь толпу и подошел к королю; в руках у него была бутылка.

— Если ты и вправду любишь народ, толстяк Вето, докажи это: выпей за здоровье народа!

И он протянул королю бутылку.

— Не пейте, государь! — крикнул кто-то. — Вино может быть отравлено.

— Пейте, государь, я отвечаю за все, — возразил Жильбер.

Людовик XVI принял бутылку.

— За здоровье народа! — воскликнул он.

И отпил из бутылки.

Снова раздались крики: "Да здравствует король!"

— Государь, вам нечего больше опасаться, — успокоился Жильбер. — Позвольте мне вернуться к королеве.

— Ступайте! — ответил король, пожимая ему руку.

В ту самую минуту как Жильбер выходил, в зале появились Инар и Верньо.

Они ушли из Собрания и по собственному побуждению явились во дворец, чтобы защитить короля своей популярностью, а если понадобится, своими телами.

— Где король? — спросили они Жильбера.

Жильбер жестом показал им, и оба депутата поспешили к его величеству.

Чтобы пробраться к королеве, Жильберу нужно было миновать не одну комнату и среди прочих — спальню короля.

Повсюду были люди.

— Ага! — замечали они, усаживаясь на королевское ложе. — Ну и толстяк Вето! Ей-Богу, постель-то у него получше нашей.

Все это было уже не так опасно: первые, самые страшные минуты были уже позади.

Успокоившись, Жильбер пришел к королеве.

Войдя в тот самый зал, где он ее оставил, он торопливо огляделся и вздохнул с облегчением.

Королева находилась на прежнем месте; юный дофин, как и его отец, был в красном колпаке.

В соседней комнате послышался сильный шум, заставивший Жильбера повернуться к двери.

Этот шум производил при своем приближении Сантер.

Гигант шагнул в зал.

— Ого! — воскликнул он. — Так вот где Австриячка!

Жильбер пошел прямо на него через весь зал.

— Господин Сантер! — окликнул он.

Сантер оглянулся.

— Эге! — обрадовался он. — Доктор Жильбер!

— Который не забыл, — отвечал тот, — что вы один из тех, кто распахнул ему ворота Бастилии… Позвольте представить вас королеве, господин Сантер.

— Королеве? Меня представить королеве? — проворчал пивовар.

— Да, королеве. Вы отказываетесь?

— Да нет, отчего же! — отозвался Сантер. — Я сам собирался ей отрекомендоваться, но раз вы здесь…

— А я знаю господина Сантера, — заметила королева, — мне известно, что в голодный год он один накормил половину жителей Сент-Антуанского предместья.

Сантер от изумления так и застыл на месте. Задержав ненадолго смущенный взгляд на дофине и заметив, что по щекам малыша градом катится пот, он приказал, обращаясь к толпе:

— Да снимите же с малыша колпак: вы что, не видите: ему жарко!

Королева благодарно на него взглянула.

Склонившись к ней через стол, бравый фламандец сказал вполголоса:

— У вас нерасторопные друзья, ваше величество: я знаю таких, кто мог бы услужить вам гораздо лучше!

Час спустя толпа схлынула и король в сопровождении сестры возвратился в свою спальню, где его уже ждала королева с детьми.

Королева подбежала к супругу и бросилась ему в ноги; дети схватили его за руки; все обнимались словно после кораблекрушения.

Только тогда король заметил, что на голове у него по-прежнему красный колпак.

— A-а, я про него и забыл! — вскричал он.

Он сгреб его в кулак и с отвращением отбросил в сторону.

Молодой артиллерийский офицер лет двадцати двух наблюдал за происходящим, прислонившись к дереву на террасе со стороны Сены; он видел в окне, каких опасностей избежал король, каким унижениям он подвергался; однако эпизод с красным колпаком вывел его из равновесия.

— О! — прошептал он. — Будь у меня хотя бы тысяча двести солдат и две пушки, я быстро бы избавил несчастного короля от всех этих каналий!

Однако, поскольку у него не было ни тысячи двухсот солдат, ни двух пушек, он, не имея более сил выносить это отвратительное зрелище, удалился.

Этот молодой офицер был Наполеон Бонапарт.

Отступление из Тюильри было столь же печальным и тихим, сколь было шумным и пугающим вторжение во дворец.

Несколько удивляясь событиям этого дня, толпа говорила себе в утешение: "Мы ничего не добились, придется сюда вернуться".

Для угрозы эти слова были слишком сильными, для нового посягательства — слишком слабыми.

Те, кто пытался предсказать развернувшиеся события, судили о Людовике XVI по его репутации; они вспоминали, как он бежал в Варенн в лакейском сюртуке, и говорили друг другу: "Едва заслышав первые крики, Людовик XVI заберется в какой-нибудь шкаф, под стол или забьется за занавеску; его случайно ткнут шпагой, и можно будет повторить вслед за Гамлетом, полагающим, что он убил датского тирана: "Там крыса"".

А оказалось все совсем не так: никогда еще король не был так спокоен; скажем более того: он никогда еще не был так велик.

Оскорбление было неслыханным, но оно так и не смогло достичь высот смирения его величества. Его безмолвная твердость, если можно так выразиться, нуждалась во встряске, после чего она закалилась и стала крепче стали; вдохновленный чрезвычайными обстоятельствами, в которых он оказался, король пять часов подряд наблюдал, ни разу не побледнев, сверкавшие над его головой топоры и нацеленные в его грудь копья, шпаги, штыки; ни одному генералу не доводилось, быть может, в десяти сражениях, сколь бы ни были они опасны, подвергаться опасности, подобной той, которой подвергся король во время этого неспешного парада бунтовщиков! Все эти друзья убийств — Теруань, Сент-Юрюж, Лазовский, Фурнье, Верьер — отправлялись во дворец, твердо намереваясь расправиться с королем, но его неожиданное величие поднялось над бурей и заставило всех их выронить из рук кинжалы. У Людовика XVI был свой крестный путь; царственный "Ессе Homo"[15]показался народу в красном колпаке, как Иисус Христос — в терновом венце, и, так же как Иисус, в ответ на хулу и поношение сказавший: "Я Христос!", Людовик XVI в ответ на оскорбления и проклятия повторил: "Я ваш король!"

Итак, вот что произошло. Носители революционной идеи, взламывая ворота Тюильри, полагали, что застанут там лишь безвольную и трясущуюся от страха тень монархии, но, к своему изумлению, увидели живую и непоколебимую средневековую веру! И в какую-то минуту стало очевидно, что столкнулись две силы: одна на излете, другая — на подъеме; это было так же страшно, как если бы на небосводе появилось два солнца, одно из которых поднималось, а другое садилось! Можно сказать лишь: оба они поражали своим величием и блеском; насколько искренни были требования народа, настолько же чистосердечен был отказ короля.