Впрочем, вокруг Национального собрания и без того всю ночь расхаживали патрули.

Около десяти часов вечера на Елисейских полях была задержана группа из одиннадцати вооруженных человек: у десяти были кинжалы и пистолеты, у одиннадцатого — мушкетон.

Эти люди сдались без сопротивления и были препровождены в караульное помещение бывшего монастыря фейянов.

Позднее были арестованы еще одиннадцать человек.

Их поместили в другую комнату.

На рассвете первой группе пленников удалось бежать, спрыгнув в сад и взломав его ворота.

Одиннадцать других, запертые более надежно, остались.

В семь часов утра во двор монастыря ввели молодого человека лет тридцати в форме и головном уборе солдата национальной гвардии. Безукоризненная форма, сверкающее оружие, прекрасные манеры вызвали подозрение в том, что это переодетый аристократ, и гвардеец был задержан. Более всего поражала его невозмутимость.

В секции фейянов председательствовал в этот день некто Бонжур, бывший канцелярист морского ведомства.

Он приступил к допросу национального гвардейца.

— Где вы были задержаны? — спросил он.

— На террасе Фейянов, — ответил пленник.

— Что вы там делали?

— Направлялся во дворец.

— С какой целью?

— Исполнял приказ муниципалитета.

— Что вам предписывалось этим приказом?

— Проверить состояние дел и отчитаться генеральному прокурору-синдику департамента.

— Приказ у вас при себе?

— Вот он.

Молодой человек вынул из кармана бумагу.

Председатель развернул ее и прочел:

"Солдату национальной гвардии, имеющему на руках этот приказ, предписано пройти во дворец с целью проверки состояния дел и отчитаться об увиденном господину генеральному прокурору-синдику департамента.

Бори и Ле Ру, члены муниципалитета".

Приказ был составлен по всей форме; однако подписи могли быть подделаны; в ратушу послали человека с поручением проверить их подлинность.

Последний арест собрал во дворе фейянов изрядную толпу, и уже стали раздаваться голоса — а во время народных сборищ всегда звучат такие голоса, — требовавшие расправы над пленниками.

Оказавшийся там комиссар муниципалитета понял, что нельзя позволить крикунам почувствовать свою силу.

Он поднялся на помост и обратился к толпе с призывом разойтись.

В ту минуту, когда толпа готова была, возможно, поддаться влиянию этого милосердного призыва, вернулся тот, кого посылали в ратушу для уточнения подлинности подписей двух членов муниципалитета, и объявил, что приказ действителен, а значит, можно освободить из-под стражи его предъявителя С юл о.

Да, это был тот самый господин, которого мы уже видели на вечере у г-жи де Ламбаль, когда Жильбер сделал по просьбе Людовика XVI набросок гильотины, а Мария Антуанетта узнала в этом необычном инструменте неведомую дотоле машину, показанную ей Калиостро в графине с водой в замке Таверне.

При имени Сюло какая-то затерявшаяся в толпе женщина подняла голову и яростно крикнула:

— Сюло?! Сюло, главный редактор "Деяний Апостолов"? Сюло, один из душителей льежской независимости?.. Дайте-ка мне этого Сюло! Я требую смерти Сюло!

Толпа расступилась, пропуская вперед женщину невысокую, тщедушную, в амазонке цветов национальной гвардии, вооруженную саблей, которую она носила на перевязи; она подошла к комиссару муниципалитета, заставила его спуститься с помоста и заняла его место.

Едва ее голова показалась над толпой, все в один голос закричали:

— Теруань!

Теруань в самом деле пользовалась исключительной популярностью; ее участие в событиях 5–6 октября, ее арест в Брюсселе, ее пребывание в австрийских тюрьмах, ее вмешательство в события 20 июня создали ей столь огромную славу, что Сюло в своей сатирической газете наградил ее любовником по имени гражданин По пул юс — иными словами, весь народ.

В этом был двойной намек и на популярность Теруани, и на легкость ее нравов, которую считали выходящей за все пределы.

Кроме того, Сюло выпускал в Брюсселе "Набат королей" и тем в немалой степени помог задушить льежскую революцию, а также подставить под австрийскую палку и священническую митру благородный народ, который хотел быть свободным и французским.

Именно в то время Теруань писала рассказ о своем аресте и уже прочла некоторые главы в Якобинском клубе.

Она потребовала смерти не только Сюло, но и одиннадцати другим пленникам.

Сюло слышал ее голос, под одобрительные крики требовавший смерти для него и его товарищей; подойдя к двери, он вызвал начальника охраны.

Охрана состояла из двухсот солдат национальной гвардии.

— Выпустите меня, — попросил Сюло, — я назову себя, меня убьют, и этим все кончится; моя смерть спасет одиннадцать жизней.

Ему не стали открывать дверь.

Он попытался выпрыгнуть в окно; товарищи его удержали.

Они не могли поверить в то, что их хладнокровно выдадут убийцам.

Но они ошибались.

Председатель Бонжур, напуганный криками толпы, решил пойти навстречу требованиям Теруани и запретил национальным гвардейцам противиться народной воле.

Национальная гвардия подчинилась, расступилась и дала доступ к двери.

Народ хлынул в тюрьму и наугад завладел первым попавшимся узником.

Им оказался аббат Буйон, драматург, известный благодаря эпиграммам "Кузена Жака" и тем, что три четверти его пьес провалились в театре Монтансье. Это был настоящий великан; однако толпа вырвала узника из рук комиссара муниципалитета, пытавшегося его спасти, и выволокла во двор, где он вступил с убийцами в неравную борьбу; хотя у него не было другого оружия, кроме кулаков, двоих или троих противников он все-таки успел уложить.

Штыковой удар пригвоздил его к стене: он погиб, не имея возможности достать своих врагов последним ударом.

Пока продолжалась борьба, двум узникам удалось спастись бегством.

Жертва, сменившая аббата Буйона, оказалась бывшим королевским гвардейцем по имени Сольминьяк; он защищался так же отважно, как его предшественник; его убили с еще большей жестокостью; потом растерзали третьего, имя которого осталось неизвестным. Сюло оказался четвертым.

— Гляди-ка, вот он, твой Сюло! — крикнула какая-то женщина.

Теруани не знала его в лицо; она полагала, что он священник, и называла его аббатом Сюло; как дикая кошка бросилась она на него и вцепилась ему в горло.

Сюло был молод, отважен и силен; одним ударом кулака он отбросил Теруани футов на десять, раскидал трех или четырех человек, накинувшихся на него, вырвал саблю из рук одного из убийц и двумя первыми ударами уложил двух нападавших.

Началась жестокая схватка; продолжая наступать и неуклонно продвигаясь к двери, Сюло сумел трижды отбить нападавших; наконец он добрался до этой проклятой двери, но, повернувшись, чтобы ее отворить, он на мгновение подставил себя под удары убийц; этого мгновения оказалось довольно, чтобы двадцать сабель вонзились в него.

Он рухнул к ногам Теруани, и та с жестокой радостью нанесла ему последний удар.

Бедный Сюло только недавно, всего два месяца назад, женился на прелестной девушке Адели Халль, дочери известного художника.

Пока Сюло боролся с убийцами, еще одному пленнику удалось бежать.

Толпа загалдела от восхищения, когда убийцы выволокли из караульного помещения пятого пленника: им оказался бывший телохранитель по имени Вижье, которого звали не иначе как Вижье-красавец. Будучи столь же отважен, сколь красив, так же ловок, как отважен, он продержался больше четверти часа, трижды падал, трижды поднимался вновь, и весь двор, каждый камень были окрашены его кровью, как, впрочем, и кровью его убийц. Наконец, как и Сюло, он пал в неравной схватке.

Четырех других просто-напросто зарезали; имена их неизвестны.

Девять трупов выволокли на Вандомскую площадь и обезглавили. Затем их головы надели на пики и понесли по улицам Парижа.

Вечером слуга Сюло выкупил за золото голову своего хозяина, а после долгих поисков разыскал и тело: благочестивая супруга Сюло, которая была на втором месяце беременности, требовала, чтобы ей принесли останки дорогого супруга: она хотела отдать ему последний долг.