— Вы думаете, эта стая старых маразматиков сможет помочь? — сарказм так и сочился в голосе Клэр. — Сильно в этом сомневаюсь.

— Но им же не может быть настолько все равно! — взвилась Волковски и снова заметалась по своему кабинету. — Они же долгожители!

— Мария, кроме меня и моего адъютанта, вы кого-то из них видели лично? Я абсолютно уверена, что нет. — Клэр на миг умолкла. — Я напишу письмо, но не ждите от Алькова хоть какой-то реакции.

* * *

Раздражение, вот и все, что почувствовала Клэр от разговора с Казимиром и Марией.

Свон сидел молча напротив неё и теперь сверлил взглядом трубку телефона, из которой доносились короткие гудки.

— Почему вы так сказали? — наконец поинтересовался он.

— Как «так»? — женщина подняла на него тяжёлый взгляд. Мужчина, как всегда, был спокоен и сдержан.

— Что Альков ничего не сделает.

— Потому что… у этих людей не было выбора, — ничуть не смутилась дэ Руж, — либо показательное служение, либо плановая ликвидация.

Похоже, ей все-таки удалось пошатнуть самообладание Кэйта. Мужчина нервно сглотнул, после чего, скорее всего, неосознанно коснулся рукой ошейника.

— Никогда не слышал о таком, — тихо прошептал он.

— Это было слишком давно, — раздраженно ответила Клэр, — как последний отголосок экологических войн, на заре Перелома… как часть программы уничтожения старого порядка. Именно тогда многие долгожители начали скрываться и заметить следы. И именно тогда некоторые вышли на первый план и заявили о своем праве служить новому человечеству.

Как просто было говорить это сейчас. Память уже не была столь яркой, а чувства столь болезненными. Но, смотря на прошлое сквозь новый порядок вещей, Клэр понимала, что тогда было принято правильное решение. Нескончаемые возможности, может, и делали отдельных индивидуумов счастливыми, но большинство так и оставалось в своей социальной яме, не в силах ничего изменить. Ни детей, ни возможностей, лишь бесконечная жизнь в одной и той же роли. Жесткий порядок вещей на фоне умирающей планеты и выродившейся расы.

— Вы, я так понимаю, были среди вторых? — голос Свона вытянул ее из мыслей на поверхность. Была ли она среди вторых?

— Нет, — голос дрогнул. Так некстати вспомнился белобрысый паренек Филл, умеющий внушить что угодно, даже толком не взглянув на человека. — Я просто была одной из тех, кто стоял рядом с первым императором.

Кэйт задумался и снова спросил. Кто бы сомневался. Казалось, у Свона вообще никогда не заканчиваются вопросы.

— Много вас было таких, долгожителей?

Подтянув к себе лист бумаги, Клэр молча принялась за письмо в Альков. По старому обычаю она указывала каждого участника, каждое имя и фамилию.

— Много, Кэйт… Было много.

За триста лет Альков значительно поредел: чей-то жизненный путь просто прекратился, а кому-то помогли его прекратить. Новые лица в Алькове не появлялись. Не было долгожителей. А с последним ушедшим упразднят и этот имперский орган, как ненужный пережиток прошлого.

— Но ведь сейчас преследования прекратились? — Кэйт все не унимался.

— Теперь другая ситуация. — Прошение ложилось на лист ровными строчками, давно не употребляемыми оборотами и словами. — Мораль современного человека сильно изменилась. Сейчас среднестатистический житель полиса в принципе не понимает, что такое убийство. Максимум, что он ощущает, — это срабатывание ошейника, и даже при этом нет понимания злого умысла. Чувства к человеку прекращаются, стоит ему умереть. А тело как оболочка представляет исключительно материальную ценность. Не более. Человек прошлого пришел бы в ужас от такого положения вещей.

— А житель нижнего города?

— Тем более житель нижнего города. Подземные жители наивнее детей, уж поверь мне, — уверенно ответила она. — Если наш злоумышленник где-то прячется, то только не там.

— Почему?

Клэр перестала писать и подняла на него взгляд.

— Потому что… — наконец ответила она. — Жители нижних городов не способны выйти на поверхность, Кэйт. Они попросту не смогут дышать.

— И все же? Ведь возможны исключения?

— В нашем мире возможно все, — тяжело вздохнула Клэр и вернулась к письму.

* * *

— Как прошёл твой первый день, все сделал? — поинтересовался Ирраиль, скользнув взглядом по Вито.

Парень сидел напротив него за столом. Голова высоко поднята, спина ровная, ни одного лишнего движения. На фоне одноглазого гиганта он казался слишком тонким и хрупким, почти прозрачным, словно младенец. Если отступить от всех условностей, состояние его жизненных систем действительно было именно младенческим. Впереди его ждут десятки вакцин, неучтенные при моделировании тела пищевые непереносимости и аллергии. Возможно, будут необходимы доработки по органам чувств и по гормональный системе. Но все это Ирраиль собирался сделать позже, а ещё лучше, в случае острой необходимости.

Голиаф, согнувшись в три погибели, разлил по тарелках похлебку. Умостившись на полу, огромный циклоп начал есть из казанка, ничуть не заботясь о приличиях и удобствах.

— Зарегистрировался, — тихо и размеренно ответил Вито, отрывая взгляд от циклопа и теперь неспешно изучая лицо своего отца, — получил идентификатор личности, заполнил много анкет и прошёл парочку устных собеседований.

Ирраиль мешал ложкой похлебку, слушая приятный голос парня. Информационные системы империи работали как часы. Если базы данных до сих пор синхронизируют с секретарями его величества, то данные Вито уже лежат на столе Фердинанда. Более того, скорее всего, на заказчика и исполнителя уже собирают информацию.

— Это все? — поинтересовался старик, принимаясь за поглощение безвкусного варева. Вито и сам приступил к еде, следуя его примеру.

— Я познакомился с девушкой. Она назвала себя Милки Вей, — задумчиво ответил Вито, вспоминая утро. — Был в подземном саду с розовым освещением, на плантациях, видел, как выращивают мясо…

— Эта девушка, Милки Вей, — старик внимательно взглянул на парня. — Она сама подошла, или знакомство было твоей инициативой?

Это не был праздный вопрос. Ирраиль хотел понять, насколько Вито инициативен или, наоборот, покладист.

— Сама, — Вито отложил ложку на стол. Аккуратно заправив за ухо тонкую прядь тёмных волос, внимательно взглянул на мастера. — Это был хороший опыт.

— Что ж, это радует, — удовлетворённо кивнул Ирраиль и вернулся к еде. — Ешь. Через час проведём диагностику, а вечером отправимся на поверхность.

— На поверхность? — переспросил Вито. Его голову тут же наполнили десятки липовых воспоминаний, казалось, он на миг даже объял целый спектр запахов и ощущений.

— В Леополис, — пояснил Ирраиль. — Нас ждёт интересная работа.

Вечер всегда наступает неумолимо. Ставит точку в произошедшем и пускает в этот мир сумерки. Закрывает замок в очередной книге, определяя ее на полку истории. Там за облачными палитрами небосвода запирается очередной день, проигравший в карты все, чем обладал. Туда уходят беды и надежды, свет, страх, свобода… бесконечная борьба за жизнь, беспрерывное творение смерти. Взамен бескрайняя ночь открывает перед измученным взором вселенские просторы, показывает, насколько мал человек в ее огромном, бездонном мире. Она, словно старая умелая шаманка, манит к себе в безмятежную черно-синюю глубину, наполненную миллиардами мерцающих звезд. Манит, чтобы наполнить разум дикими образами снов, чтобы одурманить, вдохнуть безмятежность или ужас, поиграть с чувствами, напомнить обо всем, что было, и обо всем, что может случиться… чтобы пробудить и окунуть лицом в реальность, и растоптать, словно букашку, превратить душу в кровавое пятно, ничем не отличающееся от обычного следа краски, мусора на мостовой… В ночном небе можно утонуть, словно в озере, затеряться мыслями и мечтами. Прохладный ветер будет баюкать, пение птиц и цикад — одурманивать, покуда четыре стены собственного дома не укроют от внешнего мира, как убежище от врага. И тогда не будет ни птиц, ни цикад, ни бесконечного звездного неба… тихая, уверенная жизнь без ненужной свободы…