Вколотый наркотик постепенно начинал действовать, и вот уже голубой полумрак в комнате сменился радужным сиянием, окрасившим комнату во все цвета радуги и до неузнаваемости преобразившим все вокруг. Даже оконная решетка и та превратилась вдруг в замысловатое золотое сплетение, украшенное красивыми живыми листьями и огромными, переливающимися, играющими на солнце виноградными гроздьями. В одно мгновение ад превратился в рай, и жизнь снова превратилась в наслаждение. Спасибо волшебнику, он уже стягивал с неё трусики, целовал груди и пытался проникнуть еще дальше… И она все с большим и большим возбуждением ждала этого, самого приятного за весь этот долбанный вечер, момента… Единственное, чего она никак не могла понять своим «просветленным» сознанием, так это, почему этот «добрый волшебник» до сих пор не освободил её руки и ноги, и зачем он ей, собственно, залепил пластырем рот?

Как затем взобрался на неё этот «волшебник» и проник в неё своей «волшебной» палочкой, она уже не видела и не чувствовала. Да и не помнила она, если честно, уже никакого такого «волшебника», сотворившего для неё все это чудо. Да скорее всего его и не было вовсе. Не мог же он, в конце концов, просто так, взять, да и раствориться во всем этом великолепии. А было просто голубое ясное небо без единого облачка, светило яркое солнце и еще были видны звезды, причем так отчетливо, будто это все происходило ночью! И еще… там была она, единственная и неповторимая, летящая к этим звездам на встречу, радостная и счастливая…

А волшебник, добрый волшебник, который ей все это устроил, в это время, вспотевший до самых корней своих волос, усердно пыхтел ей в нос перегаром, не выветрившимся еще после ночного застолья, и с наслаждением предвкушал то мгновение, когда вот-вот, и он тоже, вслед за этой сумасшедшей дурой отправиться в путешествие к звездам, пусть, хоть и не долгое, но очень и очень приятное!

— Сколько тебя можно ждать? — Алексей недовольно стал заводить свою «ниву», когда Коршун, наконец, открыл дверь и плюхнулся рядом с ним на сидение. — Ты, что там, заблудился, пол часа прошло?

— Точно, — Коршун расцвел в улыбке. — Пока этот сортир чертов нашел, чуть не…

— А я подумал, что все-таки да!

— Да пошел ты…

— Я за рулем.

— Ну, поехал… — поправился Коршун.

Кудрявцев включил передачу и до фляжки утопил педаль газа в пол. Машинка взревела и, зацепившись, наконец, за асфальт колесиками, рванула с места. Коршун напоследок, еще успел бросить взгляд на её окно, отсвечивающее голубым блеском на шестом этаже больницы, но машина скоро повернула, и окошко это пропало.

«Похоже, что кто-то просто над нами издевается, — вздохнул он, вспоминая свои недавние галлюцинации в метро, да и в кинотеатре тоже. — У меня пропал медведь, у неё исцарапаны ноги… Кто и что хочет все этим сказать? Уж не поехала ли и у меня самого после всего этого крыша? Вот и собаки в окне уже стали мерещиться?»

— Что, какая собака? — Алексей недоверчиво покосился на соседа.

— Ничего, — отмахнулся Коршун, — смотри лучше на дорогу, чем чужие мысли то подслушивать…

— Как скажете, гражданин начальник, — офицер улыбнулся и стал потихоньку увеличивать скорость. Время было позднее, проспект, освещенный желтыми фонарями, был свободен, и поэтому, почему бы, в самом деле, и не прокатиться по городу в свое удовольствие, да еще под Pink Floyd, да еще и под вторую часть “Another brick in the wall”.

«Жигуленок» несся по ночной Москве, а старший лейтенант качался на его сидении в такт мелодии и, просто радовался, что в его жизни, слава тебе Господи, все еще хорошо!

Эпизод V

До заветного выхода из метро оставалось каких-то двадцать шагов, может, чуть больше, когда Лорман почувствовал, как задрожала его спутница. Вцепившись ему в руку, она, что есть силы, дергала его за локоть и, что-то ему пыталась втолковать в самое ухо. Но он, правда, почему-то её совсем не слышал и совершенно не понимал, чего это она вдруг разоралась. Минуту назад еще весело смеялась и нежно обнимала его за талию, как, впрочем, и он её, а теперь…от той недавней, смеющейся и радующейся жизни девчонки, ни осталось и следа. Лицо её было заревано, глаза, покрасневшие и все в слезах, а волосы… Волосы, похоже, у неё просто…стояли дыбом!

— Да проснись же ты, наконец, — трясла она его за плечи. — Проснись, я тебе говорю, — Лика ревела и трясла его все сильнее и сильнее, пытаясь изо всех сил привести этот мешок с костями в чувства. И её труды не пропали даром. Лорман, наконец, проснулся, с трудом разлепил глаза и тут же зажмурился от бившего прямо в них луча света.

— Убери, — попросил он, прикрывая глаза ладонью и отворачивая голову.

Лучик скользнул чуть в сторону и отразился от окна и пошел гулять по вагону, от одного заляпанного окна к другому. Свет больше его не слепил, но и зрение не спешило возвращаться. Пришлось некоторое время снова привыкать к темноте.

— Сколько раз тебе говорил, что бы в лицо не светила, слепишь же…

— А ты не спи!

И что можно было ответить на это? Если только в морду… Парень вздохнул, ясно понимая, что его подругу не спасет даже и это…

Выхода в свет не получилось… В это он въехал сразу как только проснулся от резанувшего по зрачкам лучика. Почти явная быль оказалась сказкой с хреновым концом, пшиком на ровном месте, сном в метрополитеновском вагоне… Еще секунду назад он видел голубое небо через грязное стекло дверей, и вот на тебе… Осталась только эта зареванная дура, да этот раздолбанный вагон! Ни неба тебе, ни людей, (её он не считал) ни шмыгающего носом потомственного эскалаторщика, преспокойно дрыхнущего на своем рабочем посту.

Лорман потянулся и стал нехотя принимать сидячее положение. Кошмар продолжался, и возвращаться сюда, в это сумасшествие из той, такой привычной, но почему-то ставшей такой недоступной и далекой жизни ему совсем не хотелось. «Ну, хоть бы еще дала часик поспать, — Лорман невесело вздохнул, — то валялся бы себе здесь и валялся, взашей ведь ни кто не гонит, хотя… — он скривил рот и с сожалением, медленно-медленно поднял глаза на стоящую перед ним мучительницу. — С этой поваляешься, как же… глаза мои б на неё не смотрели…»

— Чего уставилась? — раздраженно буркнул он, — Присаживайся, — и он демонстративно подвинулся на пустой скамейке.

Лика переложила фонарик в другую руку и тихонько, все еще продолжая вытирать слезы, примостилась рядом с ним на сидение.

— Чего разревелась то? — Лорман покосился в её сторону.

— Я проснулась, а здесь такое! — и она безнадежно развела руки в стороны. — Такое…

— А ты хотела, что бы тебя этот раздолбанный, чудом, уцелевший и сохранившийся остаток вагона вывез прямо к маме?

— Мы с тобой, взявшись за руки, — Лика пропустила мимо ушей его последнее предложение, — поднимались на эскалаторе вверх…

— А перед этим ехали в пустом вагоне и… — продолжил он за неё.

— Ели гамбургеры! — закончила она.

— Точно!

Лика в недоумении взяла его за обе руки и повернула к себе.

— Мы что, видели с тобой один и тот же сон?!

— Все люди видят один и тот же сон, что здесь удивительного? — мысль была умная и Лорман, соответственно, постарался придать и лицу такое же выражение.

— Как это? — девчонка, явно, его не понимала.

— Очень просто, — ответил, позевывая, отличник. — В сон человек въезжает через райские ворота, затем карабкается куда то по лестнице, добирается постепенно до адских ворот, проходит сквозь них и просыпается… просветленный и отдохнувший. Это у нормальных… В конце сна волосы должны стоять дыбом, тогда у тебя с головой все в порядке. Ты вырываешься из ада и сразу же попадаешь в нормальную жизнь: мама на кухне варит кофе, за окном поют птички, в общем… — Лорман сморщился и замолчал. Нарисованная картинка была так реальна, что лучше бы её и не было. — Так, — продолжил он после паузы, — этого лучше не вспоминать, кофе все равно нет… А вот у психов все получается с точностью до наоборот, они въезжают в сон через адские ворота, а выезжают из него через райские, поэтому им и кажется здесь все в искаженном свете…Другими словами, им реальная действительность представляется сплошным кошмаром!