— Ну, как, — обернулась она, — все в порядке?

— Вполне, — Коршун показал ей большой палец. — Только сколько все это будет стоить?

— В смысле?

— В смысле, сколько ты за ночь берешь, красавица?

Девица ступила на эскалатор и повернулась к нему лицом.

— У тебя денег не хватит, — рассмеялась она. — Я бесценная!

— Тогда бесплатно, — сразу же согласился он. — Меня это еще больше устраивает.

— Я, вообще то, собиралась в кино сейчас, а не в кровать. — Девица перестала улыбаться и прикрыла глаза. — Но если ты настаиваешь…

— Пошли в кино, — его этот вариант тоже устраивал, тем более, что он сам еще совсем недавно подумывал об этом. — А потом в кровать, — добавил он после паузы.

— Потом и посмотрим, — девушка хлопнула своими длинными ресницами и отвернулась. Еще немного и они оказались на улице, прямо под памятником Сашке Пушкину.

— Место встречи всех влюбленных, — мечтательно произнесла она, моргая своими ресничками, — и не влюбленных тоже…

— И проституток, — язвительно добавил Коршун, чувствуя, как закипает от ее сентиментальности.

— Они тоже люди.

Коршун не ответил, переключившись с памятника на афишу кинофильма, украшающую собой весь фасад кинотеатра

«ОЗИМАНДИЯ», — прочел он кроваво-красное на черном, пытаясь по одному название определить, о чем фильм.

— Ужастик? — предположил он.

— Знаешь, — девушка перестала рассматривать памятник и сосредоточила все свое внимание на своем спутнике, — меня зовут немного по-другому.

— И как же?

— Инна.

— Хорошо, — согласился он. — Только все-таки, сколько, Инна, ты стоишь?

— Всему свое время, — улыбнулась та. — Вот придет ночь, тогда и узнаешь…

— Отлично, — сдался Коршун. — Только потом не плачь, что у меня денег не хватило с тобой рассчитаться.

— Об этом не беспокойся, — сказала она и взяла его под руку. — Ну что, пошли? Мы, кажется, в кино собирались, или ты уже забыл?

— Нет, — ответил он и положил на ее кисть свою ладонь, — А у тебя все время такие руки холодные, или только сегодня? — удивился он ее ледышкам

— Любовь не греет, — девица склонила голову ему на плечо и по ее лицу пробежала еле заметная улыбка. Губы ее при этом побледнели и вытянулись в тонкую ухмылку.

— Это дело поправимое, — Коршун самодовольно усмехнулся. — Ночью, мы и ручки тебе согреем, и все остальное… не сомневайся.

— Хотелось бы…

— Черт, — выругался Коршун, вспомнив о купленной игрушке, — ты мишку не видела? Плюшевого, я с ним в метро ехал…

— Нет, не видела, у тебя в руках ничего не было.

— Странно…

— Может, ты его той девице отдал? — предположила она, — что так сильно около тебя в метро увивалась. Уж так ей хотелось, чтобы ты именно с ней тогда вышел. Так глазюками и стреляла, она твоего Михея и сперла, — сделала она окончательный вывод и рассмеялась.

— Все-то ты видела, и все-то ты знаешь! — психанул Коршун и вырвал руку из ее тесных объятий. — Эта, как ты выразилась, «вешалка», не клеилась ко мне, в отличие от некоторых, а пыталась мне помочь.

— Что ты, что ты, — рассмеялась девица, снова подхватывая его под руку. — Знаем мы таких помощниц. Сначала порчу нашлют, а потом сами же и помогают от нее избавиться. А потом из карманов мелочь пропадает, да медведи всякие…

— Ты серьезно? — до него постепенно стал доходить смысл сказанного.

— Серьезней не бывает.

Коршун остановился и внимательно посмотрел на свою спутницу. Та, как не странно, оказалась совершенно права в своем глупом предположении. Все произошедшее с ним в метро становилось объяснимо, все становилось на свои места. Обычный гипноз… Бывший офицер ФСБ был загипнотизирован в метро какой-то ведьмой и даже этого не понял. «Вам плохо», — вспомнил он ее голос, и его всего так и передернуло от этого.

— Вот сука, — выругался он. — «Вам надо подышать свежим воздухом», — передразнил он ту, которую еще недавно считал своей спасительницей. — Попадись только мне, я ей так подышу, всю жизнь потом с кислородной подушкой ходить будет. Может и ты такая же?

— Может, — согласилась она. — Каждая женщина, хоть немного, да ведьма, а то, как же мы вас, мужиков то, в свои сети ловим?

— И как же?

— Одни, — Инна достала из сумочки длинную сигаретку и закурила, — такие как ты, например, летят, словно мотыльки на огонь. Их только яркое привлекает, и они совершенно не думают о том, что могут обжечься или вовсе сгореть на этом огне, а другие… — она глубоко затянулась и выпустила в небо тонкую струйку сизого дыма. — Другие, которые без претензий, те прямо в болоте и рождаются, не до полетов…

— А ты философ, — Коршун ухмыльнулся и покачал головой.

— Самую малость, — кивнула она, склонила голову ему на плечо и о чем-то задумалась.

Вряд ли бы сейчас этот офицер, пусть уже и бывший, так ухмылялся, если бы знал, что творится сейчас в этой красивой головке, что так мило устроилась у него на плече, и видел бы ее эту застывшую улыбку с холодным блеском в ее черных накрашенных глазах. Но он, естественно, ничего этого знать не мог. Они шли в кино, он обнимал за талию красивую женщину, и радовался тому, что, хотя бы сейчас, в данную минуту, но у него все было хорошо.

— Знаешь, — красотка неожиданно остановилась, — давай лучше в другое кино пойдем?

— А это тебе чем не нравится?

— Нравится, но я знаю, где идет лучше.

— Ладно, — кивнул Коршун. — Едем туда, где идет лучше. Это где?

— На Павелецкой.

Эпизод XIII

Сорокин Сергей Иванович, попросту, Сорос, сидел в своем любимом кресле за своим любимым, совершенно чистым, за исключением включенного ноутбука и золотой подставки под ручки с встроенными, такими же золотыми, как и сама подставка, часиками, столом. Сидел и смотрел как часики, спокойно и методично, воровали у него секунды, тик-так, тик-так — то самое, что он ценил в этой жизни больше всего, после денег, конечно. Экран компьютера давно погас, а догоревшая сигарета, вот-вот должна была начать жечь пальцы. Но он всего этого как бы и не замечал, вернее, замечал, конечно, не тот он был человек, что бы что-то проходило мимо него незамеченным, но сейчас, в данную минуту, до всего этого ему не было никакого дела. Откинувшись на широкую спинку своего кожаного кресла, он тупо, почти не моргая, смотрел в окно и ничего там не видел. Окно было закрыто, и шум с улицы сюда не доносился. Кондиционер работал, и было прохладно, 17 градусов в любую погоду и комфорт обеспечен. Поступающий сюда с улицы воздух охлаждался и очищался, так что смог, господствующий там уже пол лета, там и оставался. Не тот это был дом, чтобы сюда всякая зараза с улицы проникала, пусть даже эта улица будет и Охотным рядом называться. И вот всего этого, к чему он так привык и во что так уже вжился, он в одночасье мог теперь лишиться…

Сигарета догорела до фильтра и стала жечь палец. Сорокин очнулся и со злостью сунул ее в пепельницу. Два года не курил и вот на тебе…Он скривился, во рту от дыма стало противно, и он разозлился еще больше. Дурацкий день, скотская погода и сволочная жизнь — все сегодня было против него. Сорокин повернул свою лысую голову и его отрешенный взгляд упал на фотографию смеющейся, с двумя огромными голубыми бантами на голове, пятилетней девочки, стоявшей в дорогой рамке около пепельницы. Единственная отдушина в этой жизни, но сейчас даже она не радовала. Депутат отвернулся. Одной мысли, что из-за какой-то стервы, пусть и жены полковника ФСБ, он мог ее никогда больше не увидеть, или увидеть, но не очень скоро, хватило, чтобы привести его в бешенство. Удар — и дорогостоящая оргтехника со всего маху полетела на пол. Секунда — и каблук начищенного полуботинка уже врезался в жидкие кристаллы экрана. Треск — и только разбросанные по ковру осколки — все, что осталось от ценной игрушки. Удар, секунда, треск…и жизни — как небывало.

Сорос крутанулся на каблуке, чтоб уж наверняка, и подошел к журнальному столику, стоящему около окна, на котором разместилась целая батарея спиртных напитков, начиная с виски и бренди, и заканчивая водкой и еще раз водкой, только испанской. Взгляд остановился на коньяке, но рука сама потянулась к бутылке с бесцветной жидкостью. Налил, выпил, почувствовал, как прозрачная обожгла горло и стала опускаться в желудок. Прикрыл глаза в предвкушении, что сейчас, наконец, в голове немного зашумит, и напасть развеется. Ною… в голове зашумело, а напасть…так и не развеялась.