— Совсем забыла, — сказала она, когда Лика повисла на проводе, — у меня есть два замороченных билета на сегодняшний вечер в один клуб, а сестра сегодня может и не объявиться, так что если хочешь…

— Конечно, хочу, — обрадовалась Лика, — я теперь всего хочу, а кто там будет?

— Не знаю, — призналась Машка, — какие то солидные люди…

— А скучно не будет?

— Ты с ума сошла, — рассмеялась подруга. — Там Женик Белоусов петь будет.

— Он же умер…

— Ну-у, этот, как его, — Машка даже не смутилась, — забыла фамилию…

— Бог с ним, — Лика не стала дожидаться, пока она вспомнит. — А одевать что?

— Об этом не волнуйся, я за тобой заеду и такое платье тебе привезу, закачаешься…

— У меня есть, — попробовала упереться Лика, — зачем мне чужое?

— Такого нет, ты что-о, — Машка зашлась от негодования на другом конце провода. — Зеленый бархат с бриллиантовым колье в придачу…

— Настоящим?

Вместо ответа Машка лишь глубоко вздохнула.

— Конечно, настоящим…

— Нет, я не могу, — Лика вдруг засомневалась.

— С каких это пор ты скромницей стала, — рассмеялась подруга.

— Да нет, просто не хочется потом всю ночь эти камешки в кровати с каким ни будь жирным боровом отрабатывать.

— Исключено, я же тебе сказала, что будут только солидные люди, ни какой шантрапы…

— Кроме нас.

— Лика, ты себя совсем не ценишь.

— Нет, Маш, извини. Я, наверное, не пойду… Устала очень, да и голова, что-то побаливает.

— Ну и зря, — Машка совсем даже и не расстроилась. — У меня, что подруг мало, тем более, что наряд входит в цену билета и назад не возвращается.

— Хорошо, — Лика дунула себе на челку. — Позвони мне вечером, я подумаю…

— И думать нечего, в девять вечера буду у тебя, жди…

Лика медленно вернула трубку на место и, усмехнувшись каким то своим мыслям, направилась на открытую лоджию. «Жизнь все-таки хорошая штука, — улыбнулась она, взглянув на забитое легкими облаками небо, — как не крути… В сто раз лучше даже, чем показывают в рекламе…»

Эпизод IV

Восемь часов спустя. Психиатрическая клиника, профессорский кабинет, Шуберт, успокаивающая душу Ave Maria… Катающаяся по столу пластмассовая свинья на лыжах в розовых штанишках и фиолетовой безрукавке в горошек. Синяя палочка касается гладкой поверхности и тут же поворот, другая палочка касается поверхности и, тут же поворот в другую сторону… И так до бесконечности, пока пружина не раскрутиться; поворот налево, поворот направо, разворот на месте… Крохотная игрушка с вставленным в бок ключиком, горный лыжник на колесиках. Были бы мозги, сошла бы за настоящего. Со стороны, во всяком случае, действия игрушки очень даже смахивали на осознанные. Если бы только не стрекот моторчика и не вращающийся с боку железный ключ.

Профессор накрыл игрушку своей пятерней и сгреб её в выдвинутый ящик своего стола. Пластмасска упала на бок, и некоторое время продолжала еще стрекотать так своим моторчиком и крутить беленькими колесиками. Игрушка не пыталась подняться, ей это было не надо. Моторчик работал, лыжи с ногами двигались вверх…вниз, но иллюзия осознанности уже пропала, игрушка никуда не двигалась. Ножки с лыжами вверх-вниз, вверх-вниз, и все напрасно. Профессор видел несуразность и знал, что надо было сделать, что бы двигаться дальше, игрушка — нет… Для неё моторчик работал, колесики крутились, значит, все было в порядке. Все, значит, для неё шло нормально!

Профессор пододвинул к себе историю болезни новенького, открыл её и углубился в чтение. «Коршунов Виктор Николаевич, — прочитал он фамилию, имя и отчество больного, и усмехнулся. — Только нам здесь Клуба Веселых и Находчивых не хватало со своими приколами. Вот уж, действительно, наградил Бог инициалами: Кэ-Вэ-эН, да…» Дальше шла история болезни, первые наброски и диагноз: прогрессирующая шизофрения. Закрыв «историю», он взял трубку и телефона, набрал номер ординаторской и пригласил к себе лечащего врача. Через пять минут тот был уже у него.

— Ну, что там, — поднял он на вошедшего свои уставшие глаза и уточнил, — меня интересует Коршунов?

— Ничего нового, Аристарх Валерьевич, — вошедший без приглашения уселся за стол и, сомкнув кисти рук в замок, оперся локтями на его поверхность. — Спит…

— Расскажите, что известно… Случай в моей практике интересный, и я хотел бы знать все, и поподробнее, если можно, конечно. Ну-с, я весь во внимании…

— С самого начала? — врач вопросительно взглянул на профессора.

— Да, голубчик.

— Взяли его прямо дома, в своей квартире, то есть.

— Сопротивление оказывал?

— Двоих санитаров уложил на месте, хорошо, не насмерть… Нет, конечно, — врач улыбнулся. — Видели бы вы это тело, когда мы туда пришли, отбивная с кровью, да еще и с перерезанными на запястьях венами, еще минут десять и все, зря бензин бы спалили

— Тяжелый случай…

— Да, — кивнул врач, — зрелище жуткое. Изуродованное тело в не менее изуродованной квартире.

— Что там?

— Во-первых: все стены изрисованы похожими звездами, что мы у него в кармане нашли.

— На эту? — старик открыл историю болезни и нашел в ней мятый рисунок с пентаграммой и написанных корявым почерком названий станций метрополитена.

— Да, только жирным маркером и в цветах, причем между звездами были проведены какие то стрелы, по-видимому, обозначающие какие то связи. Кроме этого, какие то расчеты, время и женские фамилии с именами. Но самое интересное даже не это, а то, что на стенке у него висит календарь за одна тысяча девятьсот шестьдесят девятый год, и мебель вся, включая «Рубин — 102» из той эпохи. В «истории» есть фотография, что мы там прихватили, где он изображен с родителями в трехлетнем возрасте, Отец у него был военным летчиком, а мать учительницей, мы проверяли…

Далее…

Да, чуть не забыл, — врач почесал кончик носа, — на всю длину потолка в единственной комнате у него выведено красным странное слово «ОЗИМАНДИЯ».

— Что это?

— Выясняем, может, просто красивый набор букв, не более…

— Только не для него, — заметил профессор.

— Конечно.

— Случайно, не кровь?

— Она самая.

— Да, — профессор вздохнул и выдохнул воздух в свои седые усы, пройдясь ладонью по бородке. — А почему он к нам попал, не из-за рисунков же? Мало ли у нас тихо помешанных дома и совершенно нормальных на работе? Позвонила одна старуха из его подъезда, сообщила, что он к ней приставал на лестничной клетке, напрашивался в гости, а после этого взломал дверь в лифте и зачем-то залез в шахту, где и просидел около трех часов безвылазно, после чего вышел на улицу и набил морду своему соседу, это старушка видела уже из окна… Но звонила она не из-за этого, звонила она из-за криков, доносившихся из его квартиры, но это было уже значительно позже

— Понятно, — профессор поднялся и прошелся по кабинету, разминая затекшие ноги. — Сам то он, перед тем как уснуть, хоть что-то сказал?

— Да, про какую то утопленницу графиню, художника…

— Наполеона не вспоминал?

— Нет, про графиню он вообще, кажется, случайно вспомнил, идея-фикс у него другая.

— Какая?

— Оранжевые человечки и спасение всего человечества?

— От кого? — профессор насторожился.

— От самих себя.

— Оригинально, что еще?

— Говорит, что он разгадал причину гибели каких-то женщин в метро.

— Не понял?

— Толком, он ничего не сказал, только, что все это результат воздействия на их психику посредством натыканных по всему метрополитену глазков видеокамер. Зомбирование, другими словами… Кстати, больной утверждает, что сам стал объектом такого воздействия…

— Интересно, а кем он себя мнит?

— Офицером ФСБ, не меньше…

— Уточняли?

— Да. Про него там не слышали, как и про несчастные случаи в метрополитене.

— Что, вообще, ни одного слова правды из его уст?

— Почему же, — доктор ухмыльнулся. — Две фамилии он назвал настоящих. Некоего Сорокина, депутата думы и Смирнова, полковника ФСБ.