— А потом?

— Потом вызвали «неотложку» по телефону дежурного. Я её на руках вынес наверх, упаковал в машину и поехал вместе с ней в больницу.

— Прямо сюда её и повез?

— Нет, конечно! — Алексей улыбнулся. — Мы поехали в больницу скорой помощи…

— С психическим уклоном? — Коршун в упор смотрел на Кудрявцева, совсем не понимая, чего тот веселиться.

— Сюда она попала лишь после того, — офицер уловил напряженное состояние напарника и стал говорить серьезно, — когда очнулась в машине и стала кричать и звать на помощь и нести всякую ахинею на счет того, что её какая-то тварь пытается за ногу затащить под поезд… Только лишь после этого «скорая» и повернула в психушку. Понимаешь, — Алексей, словно оправдываясь, пожал плечами. — Она была совсем невменяемая… И потом, я что, доктор, что ли? Там в машине врач был, между прочим, вот с него и спрашивай, чего он её сюда привез.

— Думаешь с него?

— А ты там был? — Кудрявцев тоже стал злиться.

— Нет…

— А я был! — он сглотнул. — И все видел и слышал, что она там орала и вытворяла. Какая тварь, подумай сам, могла её тащить под поезд, если я в это время, сначала пер её на руках наверх, а затем ехал вместе с этой бесноватой в машине скорой помощи и сам же скручивал ей руки? За что и был зверски искусан, — и он в подтверждение своих слов задрал кверху короткий рукав своей рубашки, обнажая и демонстрируя забинтованное правое предплечье. — Мне самому уколы от бешенства может, в живот пора делать, или куда там? А ты из меня крайнего здесь делаешь, девочку пожалел!

— Извини, ты же мне ничего не рассказывал о её поведении. Я судил по тому, что видел. А видел я напичканную успокаивающими препаратами куклу, которая, даже в этом своем состоянии хотела нам что-то сказать, но так и не смогла. Хотя… — Коршун подошел к кровати и осторожно оголил ноги лежащей, — может быть…и сказала.

Алексей ошарашено смотрел на её ноги и не верил своим глазам. Обе ее ноги до самых колен были изуродованы глубокими многочисленными шрамами. Причем, ей даже, почему-то, их не потрудились здесь обработать и перебинтовать. Наверное, кому-то здесь очень нравились женские ножки именно в таком экстравагантном оформлении…

— Так значит, говоришь, сумасшедшая? — Коршун вернул простыню на место, аккуратно расправив её на теле несчастной, и внимательно посмотрел на офицера..

Кудрявцев не ответил. Он все еще не мог прийти в себя от увиденного.

— Так я спрашиваю тебя, — Коршун повторил свой вопрос, — она сумасшедшая?

— Не знаю… — процедил тот сквозь зубы. — Я больше, вообще, ничего не знаю и ничего не понимаю, кто здесь из нас больше сумасшедший, она или мы с тобой вместе взятые? Может, она сама себя исцарапала?

— Может…Озимандия, — Коршун, будто его и не слышал. Он проговаривал по буквам слово, словно смакуя его на вкус и думая о чем-то своем. — Я, кажется, потиху начинаю въезжать, — очнулся он, наконец, после минутного молчания, — с какой стороны, хотя бы, нам к этому делу можно будет подступиться.

— И с какой же?

— Пешим пойдем по танковому, — усмехнулся офицер и, взглянув мельком на прикованную к кровати девчонку, направился к выходу. Все, что эта бедняжка могла им сказать, она сказала, а больше… Больше здесь, ловить им было нечего, во всяком случае, сегодня. Дверь за ними тихо закрылась, и вряд ли кто из них думал, что им еще, когда ни будь, придется с ней встретиться…

— Это от станции «Таганская» пешком до станции «Курская», я правильно вас понял? — предположил Алексей, когда они, миновав столик дежурной, подходили уже к лифту.

— Правильно…

— Умное решение, — старлейт скептически усмехнулся. — Хорошо, что хоть в это время там поезда не ходят. А то страшно подумать, что бы с нами было, если бы эта, — он хотел, было сказать «бредовая», но вовремя прикусил язык, — идея пришла тебе в голову днем… Мы то с тобой сквозь поезда проникать не умеем…

— Вот и будем учиться, — отрезал Коршун. — А не захочешь учиться…

— Быть мне тогда расплющенным и с оторванной головой, — Кудрявцев деланно вздохнул, якобы представляя себе что-то подобное в действительности. — Перспектива, скажем, прямо не радостная.

— Не скули, — Коршун улыбнулся. — Мы перед собой пустим машиниста поезда, который хорошо дорогу знает. Он за сто метров от нас будет бежать, орать и размахивать флажками… То есть, — резюмировал он, — если другими словами, будет для нас в метро поезда распугивать.

— Шуточки у тебя.

— А у тебя?

Двери лифта открылись, и офицеры вошли внутрь. Кудрявцев нажал на «первый этаж» и кабина мягко заскользила вниз.

Сверчок за окном, устав, видимо, трещать, замолк, и в палате сразу же повисла мертвая тишина. Стало так тихо-тихо…и только сонное, еле слышное, посапывание больной нарушало еще это больничное безмолвие. Голубой мрак и гробовое спокойствие окружили, окутали её со всех сторон, охраняя её сознание от каких-либо еще потрясений и, защищая его, вообще, от любых посягательств внешнего мира. Здесь она могла спать спокойно. В этих стенах покой ей был гарантирован. Гарантирован, только вот на сколько…на год, два, три? На сколько лет в этих стенах давалась гарантия? А может быть, вообще, пожизненно… И гарантия чего? Ни того ли, что жизнь вас уже никогда не коснется своим крылом, ни плохим, ни хорошим… А если завтра утром диагноз подтвердится и она, правда, окажется шизофреничкой, что тогда? «Но ведь сестра же на самом деле попала под поезд? — спрашивала сама себя Рита. — Или мне это тоже все пригрезилось, как этот второй рассказывал. И Лику я видела…и все остальное… И неужели ничего этого на самом деле не было? Я, что…сошла с ума?» В уголке её глаза появилась и стала расти слезинка. Она становилась все больше и больше, пока, наконец, не перевалила за край и не стала медленно скатываться по щеке на подушку, оставляя за собой самую печальную в мире дорожку. За первой слезинкой последовала вторая, третья… «Я сошла с ума!»

Она не слышала, как еле скрипнула открывающейся в палату дверь и не видела, как узкая полоска света упала на пол. Не видела она и силуэта застывшего в проеме двери человека, прислушивающегося к её ровному дыханию. Больная спала. И сегодня, слава богу, её больше ничего уже не волновало, хотя бы во сне…

Немного постояв, человек осторожно переступил порог и закрыл за собой дверь, бесшумно подошел к кровати и остановился. Замер и стал внимательно всматриваться в её лицо, которое даже в этих условиях, освещенное мертвенно-голубым светом продолжало оставаться до неприличия красивым. А разбросанные по белой подушке темные волосы придавали ему и, вообще, какую-то нечеловеческую, потустороннюю прелесть. Вошедший улыбнулся и аккуратно поправил их на подушке, придав картинке законченную форму. Последний штришок и прядь, что прилипла ко лбу, тоже была приведена в порядок. Теперь все было на месте. Красавица была готова…

Заранее приготовленный шприц умело проник ей под кожу и…. Рита проснулась, правда не от укола. Укола Рита совсем и не почувствовала. Скорее она почувствовала, как с её тела слетела простыня, по коже прошелся легкий холодок, и ей стало, просто, во сне не уютно. Вот и все! Она, было, хотела её поправить, эту простыню чертову, но пристегнутые к кровати руки не позволили ей этого сделать. Дернувшись, она окончательно проснулась и открыла глаза…

Склонившееся над ней в это время приведение пыталось ножом разрезать у неё на груди бретельку, соединяющую две половинки её французского лифчика. Тень в слабом отблеске ультрафиолетового сияния, нечеловеческий страх в застывших глазах, металлический холод лезвия на теле и прерывистое, холодное дыхание смерти… Лямки на плечах слегка натянулись и тут же ослабли, груди получили свободу! Оцепенев, Рита почувствовала, как костлявая коснулась их рукой и стала нежно их поглаживать, мурашки побежали по коже… Постепенно, насытившись первым ощущением, шершавенькие, ледяные пальчики добрались до её сосков и принялись за них…

Блеснуло лезвие скальпеля и острый его кончик, щекоча кожу, прошелся от грудей по животу, и так до самого его низа… И, только когда лезвие коснулось её бедер, внутренней их части, она поняла, что выбраться из этого кошмара она уже не сумеет. И тогда она закричала, что есть силы, вложив в этот свой крик все свои последние, еще оставшиеся у неё силы… Жаль только, что её этого истошного, молящего о пощаде крика никто здесь, почему-то так и не услышал…