Короче, нагнал на всех страху, и люди стали быстро расходиться. От греха, так сказать, подальше…
Полковник не вошел, он ворвался в больницу. Медработники хотели ему всучить белый халат, что бы хоть на плечи накинул, но он их так послал со своим халатом, что, наверное, надолго вперед убил у них всякую охоту лезть со своими правила к представителям власти.
Часовой отдал честь и пропустил полковника внутрь палаты. Смирнов подошел к кровати и остановился в нерешительности. Его уже предупредили, что зрелище будет ужасным, но не это его пугало. За свою долгую службу он привык к виду крови и в обморок не падал. Просто, сейчас смерть коснулась самого дорого ему человека — его Ленки, и пока, он еще не поднял эту белую простыню и не увидел её застывшего лица, она в его сознании все еще оставалась живой.
Всю дорогу сюда он гнал от себя мысли о её смерти. Поверить в то, что её больше нет? Поверить в то, чего никогда не могло случиться? Бред, какой то… Смирнов давил на газ, на грани фола проскакивая перекрестки, но дороги не видел. Перед глазами стояла его жена, живая и невредимая… «Они все перепутали, уроды эти. Он с ней только что разговаривал по телефону… В аварию попала? Ну и что… От сотрясения мозга не умирают!» Удар, и зазевавшийся на перекрестке «Жигуленок» вылетел на газон, а «Волга» как шла, так и пошла дальше.
— Кретин, — выругался полковник, но даже не потрудился сбавить газ. Машину лишь немного занесло, но он справился с управлением. — А ты пристегнись, — рявкнул он на испуганного солдата, временного переквалифицировавшегося из водителя в пассажира. — Не видишь, какие уроды по городу ездят?
Еще вчера они сидели за праздничным столом, поднимали тосты за здоровье и лучшую жизнь, свою и своих детей, танцевали и веселились. Еще вчера у них все было хорошо. Он даже немного перебрал и чуть сегодня не проспал на службу. А сегодня… Сегодня её уже не было. Его Ленки больше не было. Не было той, с которой столько прожито и столько пережито. Не было той, которую, еще утром сегодня целовал в щеку перед уходом на работу и с которой, всего полтора часа назад разговаривал по телефону. «Вранье, — Смирнов стиснул зубы. — Вся жизнь — одно, сплошное враньё!»
Он до боли в пальцах вцепился в баранку и совершенно перестал следить за спидометром. «Волга», визжа резиной, и срезая углы на поворотах, на скорости подлетела к больнице.
И вот теперь она лежала перед ним, спокойная и смелая в своей беззащитности. Ведь все самое страшное для неё было уже позади и на этом свете бедняжке бояться было уже нечего. Её больше не было… Какая то сволочь её взяла и убила. И не просто убила, а так поиздевалась на прощание, что это лучше и не описывать. В голове у нормального человека это все равно не уложится. Тело было изуродовано так, что никакая авиакатастрофа с обгоревшими и скорченными телами даже рядом не стояла. Там это хоть было объяснимо, а здесь… «Кому понадобилась эта нечеловеческая жестокость, что она такого страшного сделала, чтобы с ней вот так, по-скотски разделались? Или, может быть, это не с ней, — мелькнула у него догадка, — а со мной…Вернее, мне… Это мне кто-то дает понять, что… — постепенно догадка стала превращаться в уверенность, что это именно так оно и есть. — Кто-то так меня боится, кому-то я так наступил на горло, что он от страха совсем потерял голову… Кто же это?»
Полковник тяжело вздохнул и осторожно приподнял с её лица материю. Играть с собой дальше в прятки было уже бесполезно. Минуту смотрел на незнакомое лицо, а потом наклонился, дотронулся губами до еёхолодного лба и тихо, очень тихо прошептал:
— Прости меня…
В это время Коршун выходил уже из кинотеатра. Женщина была мертва и ему совершенно не светило проходить по делу свидетелем, а может и первым подозреваемым. Там и без него их хватало, свидетелей этих. Только они же первые на него и укажут… Кто находился рядом с жертвой в момент убийства? Коршун! Он же её сюда и привел, чтобы под шумок с ней разделаться. У кого рубашка и руки в крови? У Коршуна! Здесь даже следствия не надо было проводить, все и так было ясно! Нет, такая перспектива его совсем не радовала. Надо было уносить отсюда ноги, и чем, скорее, тем лучше, пока еще свет не зажегся, и люди ничего не поняли. А весь зал, тем временем, уже гудел, как потревоженный улей. «Пчелки» уже сорвались со своих мест. Все знали, что, что-то случилось, но мало кто еще понимал, что именно? «Пчелки» гудели, и первые зрители начали уже потихоньку покидать зал. Последовал их примеру и Коршун. Свет в зале зажегся, когда он был уже около дверей. И Коршун похвалил себя, что принял верное решение — поскорее убраться с этого места от греха подальше. Женщины визжали так… Кому сейчас был нужен Коршун с его окровавленными руками? И он незамеченный вышел из зала и прошел в туалет, который, вот повезло, находился на этом же, что и кинозал, этаже. И здесь ему снова повезло, туалет был совершенно пуст. Он включил холодную воду и принялся мыть руки. Кровь попала еще и на рубашку, но всего несколько капель, так что, когда он их немного замыл холодной водой, то там остались только несколько пятен от воды, но в глаза это уже не бросалось. Плеснув на последок еще несколько капель и на лицо Коршун направился к выходу. Людей в холле хватало, не даром же здесь было пять кинозалов, и он выскользнул из здания фактически незамеченным.
Оказавшись на улице, он быстро перешел дорогу и дворами направился к станции метро «Павелецкая». Идти было недалеко, и скоро он уже снова спускался в духоту подземелья. Эскалатор, перрон, поезд… Поезд и зеленый свет светофора. Поезда, правда, еще не было. Прошла только минута, как ушел предыдущий. Пауза.
Зато теперь его не мучил вопрос куда ехать? Куда угодно, только не в кино! Пауза закончилась…
Показался поезд, и он вошел в вагон, сел и закрыл глаза. «Куда ехать? Да все равно… Лишь бы подальше отсюда». Двери закрылись, и поезд тронулся. Станция, мелькнув своим убранством, осталась позади, и в окне замелькали серые и грязные стены тоннеля. Поезд мчался все дальше и дальше, увозя его от этого места, а перед глазами у него все еще стояла та страшная, увиденная в кинотеатре картина.
В силу кино Коршун не верил, в такую силу… «Материализовавшаяся зверюга, мистика какая-то, врывается в зрительный зал и набрасывается на первую попавшуюся жертву. И почему он набрасывается именно на неё, а не на меня, например? — ломал он голову. — Вспышка, гром, всего одна секунда и она уже сидит в кресле с перерезанным горлом… Нет, кино до этого еще не додумалось, хотя и похоже на правду, очень даже похоже. Эффект, конечно, потрясающий, и грохота тоже много, — пытался он разобраться в случившемся. — Только животное здесь ни причем. Озимандия… Где то я уже встречал это название. Где? «Я Озимандия. Я царь царей…», — вдруг вспомнил он, и потом еще: «…Все рушится: Нет ничего быстрее… Вокруг развалин медлить в беге дней». Кто же это, черт возьми, написал? «Вокруг развалин медлить в беге дней», повторил он еще раз про себя. — Что он имел в виду? Каких развалин? О чем, вообще, был этот фильм? Дьявол, — Коршун сжал голову руками. — Я совсем, оказывается, не помню, о чем же был этот дурацкий фильм?».
Коршун поднял голову и посмотрел на потолок. Несколько плафонов не горело, но полуосвещенный вагон, как ни в чем не бывало, все еще продолжал катиться к следующей станции. Вскоре, скорость поезда стала замедляться и вот, за окном уже снова замелькали поджидающие поезда пассажиры и светящиеся плафоны. Он открыл глаза, поднялся и направился в дверной проем. Дальше он знал, куда ехать. На работу. Его еще пока не уволили, и он свободно мог еще попользоваться архивом, и посмотреть ему там, поверьте, было, что.
«Смотрите, ОЗИМАНДИЯ, в кинотеатрах!», — прочитал он на ходу под самым потолком вагона рекламную листовку кинофильма и шагнул на перрон. «Смотрели уже, — психанул он. — Очень здорово. Кто-то под вашу музыку свел счеты с девкой, а я, как всегда, оказался сегодня крайним! Лучше бы, это все и, вправду, случилось на самом деле! А может, все именно так и случилось?» Коршун понял, что он окончательно запутался: зверь, кино, убийство… Что дальше? Он подошел к самому краю платформы и застыл в ожидании поезда. Потом сообразил, что не там ждет и надо перейти на радиальную ветку. Вспышка, гром, звериное рычание и дикий, выворачивающий наизнанку женский крик…
