Только блаженство это длилось не долго. Подул ветер, налетели тучки, море заштормило. Кораблик закрыло одной такой тучкой, но он выкарабкался, другой… Две минуты и разрывающий черные тучи ветер превратил это плескающееся блаженство в клокочущее и грохочущее безумие. Кораблик пошел ко дну, солнышко улетело на небо…
Затем пошел дождь, и пошел снег. Только, что было лето, уже осень, вот так. После жаркого солнца ледяной ветер, после окрыляющего чувства радости не менее интересное чувство растерянности и непонимания происходящего… Не успел проснуться, а уже пора ложиться спать. Не успел родиться… Но так всегда бывает, жизнь полосатая: после радости горе, после зимы лето, после утра вечер, а после смерти — вечность…
Лорман почувствовал, что замерзает, и это его заставило действовать. Выбравшись из завалов, он оказался на улице, наконец-то…Мы ехали, ехали и, наконец, приехали, Махмуд поджигай! Лорман, спасаясь от пронизывающего ветра, обхватил свой торс руками и остолбенело уставился в…п у с т о т у. Вместо бурлящего, кишащего людьми города, вместо всего того привычного и любимого, что он всего пару дней здесь оставил, его встретило самое обычное пустое безмолвие, тундра на колесиках… Вместо сладкой газировки соленая моча в стакане… Ветер не считался, природа здесь и сейчас была не в счет. Глупая улыбка непонимания на его чумазом лице вряд ли могла отобразить всю ту гамму чувств, сверливших его изнутри, а веселенький блеск в глазах — всю глубину терзающей его больную голову мысли. «Что это? — спрашивал он себя и: — куда я попал?» Всё… Больше не одной мысли, что и куда? Может быть, еще и…зачем? Глупая улыбка на глупом лице! Смешно? Уснули дома, проснулись в городе…рядом с Лениным, а если вместо него? Посмотрел бы он тогда, какая бы у вас была осмысленная улыбка… Еще смеётесь? Тогда идите на улицу, там все ваши улыбки мигом ветром сдует. Сомневаетесь? Думаю, что вряд ли…
— Проснешься ты, наконец, или нет? — кричала Лика. — Боже мой, это ж надо так нажраться! Он же совсем невменяемый…
Лорман увидел себя в одном из светящихся экранов телевизоров, где он закрывал лицо руками от сыпавшихся на него ударов. Сам он лежал, растянувшись в темном вагоне метро, а девчонка стояла напротив… Лорман перевел взгляд на второй телевизор. Там они уже шли по тоннелю. Лорман светил фонариком, а Лика что-то себе напевала, нацепив на голову наушники от плеера… На третьем экране они поднимались на эскалаторе к выходу, это тогда, когда, они вдруг поверили, что, наконец-то, приехали. Только вот людей почему-то рядом с ними на эскалаторе не было. А вот Лика сидит у него на коленях, и они целуются, а вот пьют водку под потолком, а вот…
В каждом телевизоре маленькая история. Театр двух актеров, все с самого начала и до конца. День за днем, час за часом, минута за минутой — все пять суток кадр за кадром, с самого начала, с того самого момента, когда они той проклятой ночью только ступили на эти чертовы ступеньки эскалатора и заскользили вниз. Сегодня была премьера…
— Тебе не кажется странным, что здесь очень тихо. Послушай, — Лика закрыла глаза и прислушалась. Лорман снова вернулся к первому телевизору, там, где они сидели еще в вагоне и не понимали, куда попали? — Сюда не доноситься ни одного звука извне, полный вакуум, — продолжала тем временем она. — Так не бывает… Тебе это странным не кажется?
— Нет, — Лорман увидел себя. — Нагонишь тут страху… Скорее всего, это какой-то запасной путь, вот и все…
— Вот и все, — поддакнул он своему изображению. — Ты в этом уверен?
— Уверен, уверен, — улыбнулось изображение.
— Твои бы слова, да богу в уши… — Лика присела на корточки, оперлась на его протянутые руки и спрыгнула вниз.
Спрыгнула вниз, но только это было уже на улице (сюжет из другого телевизора). Здесь она выбиралась из кабины машиниста. Лорман напрягся, такого момента он в их совместной подземной жизни совсем не помнил. Да и одета она здесь была как-то не так, как обычно, в какой-то форменной куртке со специфическими погонами работника метрополитена, только что без фуражки… Сам же вагон стоял под парами на каком то открытом перегоне, чего по его теперешним понятием, вообще, не могло быть в принципе…
Светало. Серый туман смазывал изображение, но обгоревший вагон был узнаваем, да и она тоже, с трудом… Анимация — ежик в тумане, помните? Оказавшись на земле, Лика, запахнув потеплее на себе темно-синюю куртку и, обхватив себя руками, стала медленно карабкаться вверх по склону к виднеющемуся на верху бетонному забору. Пару раз ноги её соскальзывала вниз, и она оказывалась на коленях, а один раз, и вообще, упала на спину и съехала пару метров вниз, но тут же поднималась, только, как-то заторможено и, причем, совсем без помощи рук и снова продолжила карабкаться вверх. Вагон тем временем тронулся дальше. В его сторону она даже не посмотрела…
Экраны стали гаснуть, снова один за одним, только в обратной последовательности: последний, предпоследний и так до самого конца, начала, то есть… Наконец, погас и последний, но тут же включился снова. Здесь Лика снова была в своем платье от Рванья и пялилась на себя в зеркало, вернее в то, что когда-то так называлось. Смотреть продолжения спектакля Лорман не стал. Культурная программа закончилась, пора было подумать о том, как отсюда выбираться. Хватит и того, что он не помнил, как здесь оказался, перед этими телевизорами и сколько прошло времени после его падения в яму, чтобы и дальше еще танцевать под неизвестно чью дудку. Стул, на котором он сидел, теперь тоже ему был не нужен, он то и полетел в светящееся «окошко»… Телевизор взбрыкнул и заглох, погас, выключился, то есть. Выключился и задымился… Потом задымился второй, третий, четвертый… Появились первые желто-синенькие огоньки, сразу же почувствовавшие себя здесь хозяевами, в этом изобилии пластмассы, с любовью и нежностью принявшиеся облизывать все что в этих телевизорах могло гореть и что, пока еще не могло… Маленькие такие, жадненькие и гаденькие язычочки, ничем не брезгавшие, даже друг другом, поглощаемые один другим и тут же увеличивающиеся в размерах за счет пожираемых собратьев. Телевизоры стали один за другим вспыхивать и плавиться, стекая на пол. Для кого-то представление только что закончилось, а для кого-то — только начиналось! Скоро должны были начать рваться кинескопы, а выхода из этой комнаты, как догадался Лорман, уже не было, для него не было… Вернее был, но один… на тот свет!
Парень бросился к двери, но та, кроме того, что была железной, так еще оказалась и закрытой. Он сразу понял, что голыми руками её не возьмешь, но и с нахрапа тоже, требовалась длительная осада… Но маленькая комната довольно быстро заполнялась едким дымом, дышать с каждой минутой становилось все труднее и труднее, точнее, дышать становилось уже совсем невозможно и поэтому об осаде двери или подкопе не могло быть и речи… Лорман в сердцах дернул за ручку, у него еще было настроение на шутки, ну, и…еще совсем немножко для этого времени!
— Вот и все, — Лорман закашлялся, обращаясь неизвестно к кому, скорее всего к тому, кто его сейчас снимал. А то, что его снимали, он и не сомневался. Иначе, зачем все было нужно. Проще было прикончить его еще в самом начале. Кино заканчивалось, последняя сцена подошла к своему финалу. «А все-таки ты урод, парень, — Лорман снова закашлялся, только уже сильнее, оперся спиной на дверь и стал съезжать вниз. Прогремел взрыв, это не выдержал температуры один из кинескопов. Стеклянные осколки зазвенели по стенам, один больно впился ему в щеку, ерунда какая, второй вырвал из руки кусок мяса. — Все-таки ты парень, урод, — Лорман снова закашлялся и засмеялся одновременно. — Значит кино, говоришь, любишь? Ну-ну, будет тебе сейчас кино!» Парень залез в накладной карман своих армейских брюк и нащупал там здоровой рукой округлое тело гранаты. Оружия с ним не было, потерялось где то, а вот граната осталась. А может её специально ему оставили, что бы конец был поинтереснее и поэффектнее, а может и нет, кто его знает? Лорману на это было уже совсем наплевать, как и на себя, впрочем, тоже. У каждого человека свой предел прочности, у него он закончился. Сколько раз можно умирать? Это и надоесть, в конце концов, может… Да и устал он, и дым еще этот, глаза забивающий и глотку. Лику вот только жалко было, но радовало то, что она была жива, а это главное. Раз до сих пор смогла уцелеть, значит и дальше сможет. «Вредина такая, — Лорман слегка, краем губ, улыбнулся и снова закашлялся, — и чего только я в ней нашел? Ни сиськи, ни письки и попка с кулачек, а платье? Где она его только надыбала? — Лорман сглотнул. — Ты выберешься, слышишь? Ты обязательно должна выбраться, иначе… Иначе зачем все это?» Он вдруг вспомнил, как они познакомились. Тогда она, мельком взглянув на него, даже разговаривать с ним не стала, промурлыкала номер своего телефона и упорхнула, тогда она даже имени ему своего не сказала, телефон только, тогда… Лорман вытер пот со лба и снова улыбнулся. «Если бы повторить все с начала, — представил он, — подошел бы ты к ней снова? Не знаю, наверное… — парень вздохнул. — Конечно, подошел бы…Десять раз, двадцать раз, тридцать раз подошел бы… Вот захотела бы она мне дать свой телефон? Вопрос, конечно… А все же мне повезло, — прохрипел он в пустоту. — Слышь, фокусник, к тебе обращаюсь? Я за эти несколько суток пережил столько, что некоторым и жизни не хватит, чтобы весь тот кайф схватить, что я здесь поймал, понял? Но самое главное то ведь даже и не в этом. Самое главное ведь, что все это я пережил вместе с ней… Понял? Куда тебе, — Лорман закрыл глаза и попытался представить себе её лицо. — Ты ведь урод и неудачник… И чего ты добивался, и чего ты добился, не понял я? Дурак ты, паря, и шутки у тебя дурацкие…» Стало очень жарко, духовка постепенно раскалялась. Воздуха же, вообще, почти не осталось… «Мам, прости меня, я не специально, — мысли его стали прыгать и путаться. — Так получилось…Лик, ты тоже меня про… Ты только не сдавайся, а я тебе хоть немного… Скажи, да… Для меня это очень… С работы выгонят… В кино так и не сходили… Зато сам снялся, жаль не заплатят… Кто не заплатит? — он вдруг усмехнулся абсурдности такой мысли. — Совсем крыша поехала, ведь никого же не осталось, Боже мой, мы же с ней всех пережили… Дурдом на колесиках…И почему я не уехал в какой-нибудь другой го…»Когда от дыма голова уже совсем перестала соображать, он достал из кармана лимонку, выдернул за кольцо чеку и подложил её под эту самую железную дверь. «Раз, два, три, четыре, пять, — вспомнил он детскую считалочку. — Вышел зайчик погулять…»
