«Майн Гот…», — заскрипел он зубами, и такая его взяла безнадега только от одной этой мысли, такая навалилась невыносимая на него мука, такая безысходность, что выпущенной из автомата очереди, и даже той не получилось развеять её по стенам.

— Л-и-к-а-а, — орал он что было силы с вытаращенными в темноту обезумевшими глазами в унисон грохочущему автомату, — Л-и-к-а-а-а…Я не могу, я не хочу без тебя жить… Слышишь… Я же люблю тебя, дура, зачем ты ушла отсюда, Боже? Где же мне искать то теперь тебя? Что же я наделал, черт бы меня побрал, зачем же я тебя оставил… Боже мой, что же мне теперь делать то, как же мне теперь без тебя жить?!

Никто его не слышал, разве что только стены, да вылетающие из рвущегося ствола трассирующие пули, прошивающие черноту иголки с красными нитками, с визгом впивающиеся в них своими смертельными жалами и тут же рикошетившие дальше, уродуя и дальше все здесь и так давно уже изуродованное. Автомат гремел, Лорман орал, но все было напрасно, Лика его не слышала. Его, вообще, никто здесь не видел и не слышал, разве что…

АКС замолк так же внезапно, как и начал стрелять, изрыгнув из ствола последнюю пулю и выплюнув из патронника последнюю гильзу, оставив после стрельбы только запах гари, звон в ушах и дьявольскую пустоту кругом. Стало тихо-тихо, очень тихо… Стало пусто, тихо и темно… До этого пустота господствовала лишь вокруг, после этого же — она пробралась ему в душу…

Через четыре часа он проснулся. Не потому, что выспался, а потому, что солнце не дало. Его лучики, устав ползать по чумазому личику, вовсю теперь старались проникнуть ему под веки. Спящий на животе Лорман попытался спрятать лицо под руку, но было уже поздно, сон был нарушен. Полежав так еще немного, он стал потихоньку очухиваться. Как все же было здорово, кто бы знал, просыпаться в лучах солнца, а не под режущим глаз, как на днях, лучом фонарика! И черт с ним, с этим бардаком, что творился вокруг, главное, что он был жив, а все остальное… Что имеет, вообще, по сравнению с этим значение? Лорман улыбнулся и потянулся… Как все таки здесь было х о р о ш о, кто бы только знал!!!

Кроме него, вряд ли кто… А сейчас и он в этом уже сомневался. Лорман отсоединил пустой магазин и за ненадобностью бросил его себе под ноги, затем вставил новый и передернул затвор. Клац-клац, патрончик в патроннике, палец на спусковом крючке, оружие готово к работе. Стрелять вот только не в кого… Лорман еще раз осветил «стойбище», правда, уже без всякой надежды, затем зачем-то засунул в ранец подобранную книжицу со стихами и полосонул лучом по ржавым рельсам, теряющимся где то в глубине тоннеля. После чего луч прошелся еще по давно остановившемуся электронному табло, что висело над дорогой, скользнул дальше и, вдруг неожиданно замер и тут же вернулся обратно.

— Смотришь? — Лорман оскалился, вырвав из темноты камеру видеонаблюдения, закрепленную под потолком в самом конце станции. — Ну и как тебе, а так?

Лучик уперся прямо в её стеклянный глазик, отразился и пошел гулять дальше. Лорман сделал пару шагов в её сторону, потом еще один и еще… И вот он уже оказался совсем близко. Так близко, что камера зависала уже где то у него над головой. Но самое интересное было не это, самым, пожалуй, интересным здесь было то, что эта чертова камера тоже изменила свое положение, и её объектив сейчас был направлен прямо туда, где и стоял сейчас Лорман. Камера за ним следила, причем, даже не делая уже из этого тайны. Повеяло жутью и парень почувствовал как у него холодеют конечности. Зачем-то вспомнилась детская страшилка про черный гроб на колесиках, и стало еще страшнее. Лорман оглянулся, но там никого не было, кроме темноты и тишины, конечно… Еще мгновение и он с испугом понял, что куда то проваливается. Твердый пол под ногами уступил место дырке и парень, взмахнув руками, полетел куда-то вниз… Механизм привода камеры загудел и та вернулась в свое первоначальное, почти горизонтальное положение. Птичка поймалась, клеточка захлопнулась, камера моргнула красной лампочкой и отключилась, её работа была выполнена.

— Ты куда? — Машка схватила Лику за руку, когда та была уже почти около выхода.

— Я? — растерялась та, смотря то на свою подругу или на то, что ей когда-то называлось, то на открытую пока еще дверь.

— Не я же, — Машка растянула губки в издевательской ухмылке..

— Хотела воздухом подышать, — нашлась Лика, — душно здесь.

— Не время…

— Почему же? — Лика попробовала осторожно высвободить свое запястье из объятий её цепких пальчиков. — Самое то…

— Скоро двенадцать, — подруга и не думала её отпускать, — нам надо быть на месте.

— Да пошла ты, — Лика вдруг рассердилась и рванула руку.

— Куда? — Машка, похоже, совсем не собиралась её отпускать. — Отсюда нет выхода!

— Куда хочешь, — огрызнулась Лика, — только оставь меня в покое, мне домой надо…

— Мало ли кому куда надо, — зло сверкнула глазами Машка. — Мне тоже, может много куда надо…

— Ну, так и иди, кто тебя держит.

— Пришла уже…

— Чего?

— Того, — Машка снова сверкнула глазами. — С нашего карнавала просто так не уходят.

— Только вперед ногами, да?

— Вот дура! Кто тебе такое напел?

— Неважно…

— Нужна ты здесь кому? — Машка скривилась. — Можешь идти на все четыре стороны, тебя здесь никто не держит. Только людей, стерва, подвела…

— Вычисти грязь из под ногтей, — парировала Лика, ей за словами в карманы тоже лезть не надо было. — А не можешь, так попроси, чтобы тебе отбойный молоток дали цемент выковыривать. Вырядилась мымра… Ты себя в зеркале то видела, нет? Так иди посмотри, по тебе же три дня бульдозер своими гусеницами юзал, прежде чем Бог в люди тебя решил выпустить… Шея, плавно переходящая в…

Выговорившись, Лика все же вырвала свою руку и поспешила к двери. Слава Богу, та была еще открыта. Она ожидала, что Машка бросится за ней, но та лишь усмехнулась на её выпад и оставила её в покое. Похоже, что той и без неё здесь дел хватало, чтобы из-за всякого там дерьма еще и на празднике нервы себе портить. Впрочем, Лика была о ней тоже не лучшего мнения…

Однако домой сегодня она так и не попала. Дверь, впустив на «карнавал» последнего желающего, закрылась перед самым её носом. Ей оставалось совсем чуть-чуть, когда добрейшая душа, Покойный Владимир Анатольевич, распорядитель всего этого маскарада, достал из замочной скважины замысловатый ключик и с милейшей улыбкой опустил его к себе в карман камзола.

— Все, девочка моя, — сказал он, ласково ей улыбаясь, — выход закрыт, представление начинается…

— Я только…

— Ни каких только, — он изящно развернул её своими барскими ручками на 180 градусов и галантно подставил свой локоть для опоры. — Прошу mademoisolle… С вашего позволения, всю эту ночь я весь в вашем распоряжении.

— Но мне домой надо, — запротестовала она. — У меня и так с предками война идет…

— Об этом не волнуйся, — распорядитель чуть кивнул какой-то глупо улыбающейся старушке, выряженной в застиранное платье своей молодости. — С твоими родителями я все уладил. Теперь они только рады будут, когда узнают, что ты осталась. Небось, напустили на тебя страху?

— Ага, — Лика кивнула, вспомнив испуганное лицо отца. — Папа сказал, что здесь только покойники…

— Дурак твой батенька, — рассмеялся Владимир Анатольевич. — Извините… Он, наверное, имел ввиду мою фамилию, одни неприятности из-за неё. Вот в институте, помню… Когда это было, — старик закатил глаза, — а все как вчера… Так вот, о чем это я, да… Преподаватель знакомиться с аудиторией на первом курсе, доходит очередь до меня… «Спокойный», — зачитывает он мою фамилию, а я его поправляю, аудитория в хохот… А на второй паре я из Спокойного превратился уже в Покойника, представляете какой был казус. Профессор, старый пердун, конечно, исправился и даже извинился, но что толку? Я то так и остался с его легкой подачи еще при жизни покойником. Кстати, — распорядитель кашлянул в кулак, — он тоже здесь, гремит теперь тарелками в оркестре, забавный такой старикашка… Так вот, — Владимир Анатольевич снова вернулся к своим баранам, — откуда он знает про покойников, я про вашего батюшку, когда сам здесь первый раз, да и то, только потому, что мы вас пригласили. Или вы, милочка, себя тоже к ним причислить изволите-с?