А дела, между прочим, надо бы коснуться уже в ближайшие дни. Кстати, вот! Интеллигенция гнилая. Почему так неопределённо – в ближайшие дни? Прямо завтра – и начать! Нет… К завтрему не успею подготовиться. А вот послезавтра – в самый раз. Наутро созвонюсь, договорюсь о встрече, целый день будет, чтобы подготовиться. Всё! Затверждено и принято к исполнению. Послезавтра. Но вначале – поставим логическую точку.

– Так что, мой старший Мечник? Воюем? Или тебе подумать надо? Так я не тороплю. Тема серьёзная, сам понимаешь, всё может случиться. Тем более мы с тобой в таких делах – сущие дилетанты…

– Только один вопрос, Гойда. Важный. По совести ли будет, ну, разорить его? Не чрезмерно ли наказание? И не выйдем ли мы из этой войны куда большими мерзавцами, чем он? Мы же, получается, не просто мстители будем – мы становимся корыстными.

– Молодец, Мечник. Признаюсь, я ждал от тебя нечто подобного. Потому что сам задавался похожим. И боялся, что ты не спросишь об этой тонкости положения.

Спросил… Молодец! Мы с тобой точно – два сапога пара. Так вот, не беспокойся. Столь радикальный план появился у меня после того, как я в прошедшие два дня навёл по своим каналам кое-какие справки о нашем Димодееве, о его чудесном восхождении на издательский эверест. Вспомнил свои прежние навыки – целое журналистское расследование провёл. Ты знаешь, что у него есть брат?

– Брат? – Мечник пожал плечами. – Не знал. И что?

– И я не знал. В издательстве вообще мало осталось людей, кто бы это знал. Но для них сие – запретная тема! А между тем у него есть брат. Старший. И именно он основал в девяностые издательство. И занималось оно поначалу совсем другими проектами – детскими книжками, затем добавились школьные учебники, пособия, оттого и название такое – «Дрим-Дим». Нам-то оно идиотским казалось, но это потому, что нынешние проекты никак с ним не коррелируются. А наш чудесный Димодеев-младший вошёл в бизнес позже, после окончания института. Старший взял его в соучредители, доверил одно из направлений, ввёл в состав совета директоров. Ну и, доверял, конечно, как брату – целиком и полностью. Часто оставлял его на хозяйстве, мотаясь по командировкам – в Москву, в столицы национальных республик, привозил контракты на издание учебников, тетрадей… А потом заболел. В больнице долго валялся, операции, реабилитации… Ну, как это бывает. Догадываешься, что случилось дальше?

Я сделал паузу, глядя на Мечника. Он пожал плечами.

– Правильно. Младшой в полной мере воспользовался таким доверием, исключительно в свою пользу, разумеется. И постепенно подмял компанию под себя. Знающие люди говорят о какой-то тёмной истории с учредительными документами, то ли подделал, то ли… В общем, задвинул брата в миноритарии*… Не знаю, как от одной яблони выросли такие разные яблоки, но старший не стал поднимать скандала. Говорят, просто дал братцу разок в торец морды, плюнул и ушёл. Где он сейчас – узнать пока не удалось. Одни говорят – вроде в какой-то маленькой типографии работает. Прозябает. Другие уверяют, что спился. Семью потерял. Всё – потерял. Кто-то говорит, что из города уехал. Кто-то будто слышал, что – застрелился. В общем, неясно…

*Миноритарий – мелкий акционер (дольщик) коммерческого предприятия.

Я тяжело и резко вздохнул и крепко сжал кулаки.

– Вот так. Поделил вполне по-братски наш Димодеев. Теперь ты понял, дружище, почему я так резко изменил масштаб вашего предложения? Недоплаты, увольнения, хамство – для такой твари холоднокровной жареные семечки. А Елена с её не родившимся дитём – не более чем досадное недоразумение. Так что… Такую тварь не в суд тащить надо – его… его к ногтю надо взять. Как вошь. У таких не должно быть благополучного будущего.

Мечник сидел, закрыв лицо руками. Полагаю, от омерзения. Именно это чувство я испытал, когда узнал подноготную карьеры Димодеева.

– Война, – процедил, наконец, задушенно, сквозь зубы Мечник и, отняв руки от лица, опустил их кулаками на стол. – Война!

Живой мир тоже располагался по степени

возрастания сложности диалога: травы, деревья,

насекомые, рыбы, коровы, кошки, лошади.

Последние, с кем общалось ещё легко, были псы.

Потом начинались трудности: дальше шли люди.

(Александр Чудаков. «Ложится мгла на старые ступени»)

Кварцевый экран окна безо всякого участия электричества показывал буколическую* картинку: сразу за оградой нашего сада десяток баранов и пара коз лакомились пригорюнившейся в ожидании зимы травой. А какое тут стадо гуляло всего-то десяток лет назад! Голов сорок коров, несколько быков, пара десятков коз – пёстрое стадо неспешно перемещалось по просторному лугу, ходило на водопой к озеру, насытившись, устраивало лёжку возле малого пригорка. А лет двадцать назад отдельно паслись ещё и кони – их было значительно меньше, чем скотины, не больше десятка, но ведь были!

*Буколическая картинка (от греч. буколикус – пастушеский) – идеальная картинка жизни на лоне природы, вне связи с социальными противоречиями.

А теперь вот только мелкорогатые, да куры и гуси с утками, да свиньи в загоне. И то живность принадлежала не деревенским, а одному хозяйственному мужику, переселенцу из города. Бывший дальнобойщик, он гонял теперь по дорогам России несколько грузовых фур с наёмными водителями, а сам жил селянской натуральной жизнью, разведя со временем большое подсобное хозяйство, с упомянутой живностью. Скотный двор его досаждал соседям специфическим запахом, да обглоданными деревьями, что посажены вдоль оград соседских усадеб, да гвалтом слетавшихся со всей округи ворон, галок и даже озёрных чаек-бакланов. Звали мужика Козулупов, и так выходило, что покинув город ради села, он просто восстановил свой фамильный статус-кво*, не больше. Коз своих Козолупов не лупил, но фамилию свою всё же оправдывал, ибо – обожал залупаться,* и делал он это как настоящий козёл.

*Статус-кво – в международном праве положение, существующее в какой-то определённый момент.

*Залупаться – если кто подумал ниже мужского пояса, то зря: залупаться – означает в просторечии всего-навсего задираться. См. академический «Словарь русского языка» в 4-х томах.

Отношения выяснялись им всегда одинаково: прав он был, не прав – в момент наливался дурной бешеной кровью и начинал орать так, что противопоставить такому напору оставалось только одно. А именно – махнув рукой, пойти прочь. Все соседи тихо его ненавидели, потому что громко ненавидеть не представлялось возможным – переорать его мог разве что Жириновский (и то в молодые годы), а вот перестать уважать себя после стычки – запросто. Не драться же с ним, в самом деле! Тем более у него имелась двустволка, а хватит ли у новоиспечённого мироеда, при таком бешеном темпераменте, терпежу не пустить в ход своё ружьё – таким вопросом не задавался никто. Всё было понятно и без вопросов.

Вот таким он жил, Козолупов. Но со всем этим своеобразием характера и особенностей его проявлений лично я мог мириться – и мирился – по одной простой причине. Благодаря оному задержавшемуся в мире натурального хозяйства «кулаку-мироеду» наша деревня не скатывалась окончательно в сугубо городскую жизнь – по утрам нас будили петухи, наша детвора имела счастье видеть – и общаться – с живыми, а не «тивишными» – животными, наблюдать их жизнь. Да и вообще…

Вообще – это я том, что человек, отрезаемый урбанизацией от живой природы, теряет что-то такое важное, большое, исконное… Ну вот, скажем, люди думают, что они – сами по себе, а животные, растения – сами по себе. Чёрта с два. И животные, и растения – они участвуют в нашей жизни гораздо глубже, чем мы можем себе представить. Они наблюдают за нами со стороны, они разговаривают с нами, они слушают нас и даже – понимают! В чём-в чём, а в этом я убедился лично.