И ведь было это совсем недавно, а теперь? Теперь даже молча стоящий коттедж кричал «Держи вора!» обоими своими силикатнокирпичными этажами, и Зимнякова уже не раз покаялась, что выперла его к дороге, на обозрение всех этих честных трудящихся. Его бы подальше, поглубже в участок поставить, да деревья по фасаду погуще натыкать.

Хотя, чего там… От людей разве скроешься. Проходили как-то две тут мимо, шеи чуть не свернули, заглядывались всё. «А это у нас зимняковские хоромы, – громко так, не скрываясь, прогундосила одна (Зимнякова с террасы разглядела только её аляповато цветастый халат). – И куда только милиция смотрит. Дворец целый выгнала, а не дачу. Ничего не боится, ворованным дразнится: нате, мол, возьмите нас за рупь за двадцать! Но ничего, кончилось их время, теперь-то за них возьмутся. Слышала, суд не так давно был?»

Зимнякову тогда аж передёрнуло – суд действительно состоялся, целый процесс. И какой! Прямилов загремел, а с ним директор торга, его зам и три завмага. Она в тот месяц немало страху натерпелась, и хоть знала, что не в её пруд бомба угодила, в соседний, а всё равно – поджилки, что тебе струны на балалайке, трепыхались. Полгода честно работала, ждала, пока круги во взорвавшемся пруду не затихнут. Заодно и систему заново прощупала, каждое функциональное звено на составные части раскидала и опять собрала. Колебалась даже – а стоит ли вообще собирать? Может, расшвырять-то всё хозяйство к едрёне-матери, по ветру развеять? Всё сломать – и на пенсию. А то ведь не ровен час…

Она и сейчас, нет-нет, да и подумывает об этом. Но как ни странно, «завязать» не давали те самые честные полгода. И по сей день помнилась та мука, с коей Зимнякова поднималась поутру на работу. В продолжение всего рабочего дня её давила скука, на выручку она смотреть не могла – за каждым рублём ей отчётливо виделись загубленные копейки, те самые, которые возвели этот особнячок, поставили возле него её «Ладу», приобрели то, достали это, позволили и то и это. Да и разве в одних благах материальных дело? Они, копеечки, главное в своё время сотворили – саму Зимнякову. Она – их, они – её…

Нет, поднять руку на коммерцию – значило поднять руку на самоё себя. За полгода Зимнякова поняла это до точки.

Да, на дачные заботы у Зимняковой не оставалось ни сил, ни времени. Но брошенные на произвол судьбы деревья в саду тем не менее росли, крепли, матерели. Могучие и неухоженные, они сами по себе цвели, питали соком плоды, те созревали, перезревали, падали. Дождь вбивал в землю косточки, те по весне лопались и выстреливали ростками. Особенно живучими были вишни: вокруг посаженных людьми скоро встали сами по себе народившиеся вишнёвые детки и пошли догонять своих культурных родителей. Их стройные голые стволы тянулись вертикально вверх, к искрящемуся сквозь взрослые кроны солнцу. Прошло время, и встали огольцы вровень с родителями, оделись под солнцем ветками попышней, загустели листьями, и вязли в них солнечные лучи, и всё плотней и прохладней становилась под деревьями тень.

А Зимняковой даже нравились эти дикие заросли. Она любила бродить в них, задирая голову и щурясь на острую солнечную россыпь в высокой многоголовой кроне. Под ногами хрустели сброшенные на землю мёртвые ветки, меж коричневых гладких стволов скользил ветерок. Вокруг плотно стояла негородская тишина, и воздух шевелился тоже негородской – пахло землёй, речкой и ещё многим-многим, чему Зимнякова не могла бы дать названия.

Она здесь отдыхала, и телом, и душой – за то и свою дачу.

Но сегодня она приехала за другим. И это другое отметало всякую лирику с солнцем в кроне, ибо предстояло не просто взять деньги, а взять деньги средь бела дня, так, чтобы ни одна подлая душа того не приметила.

Дело в том, что после пятого или шестого звонка Зимнякова, почуяв опасность, собрала драгоценности и припрятанную в квартире наличность, оставив на карманные расходы что-то около тысячи, уложила всё в большую шкатулку, запаяла её утюгом в полиэтилен и увезла на дачу. Собственно говоря, клад тянул немного – основное она закопала в пригородном леске ещё раньше, во время истории с соседним торгом. Но немного – понятие относительное. То, что казалось немногим для Зимняковой, оказалось бы очень даже немалым и для людей из правоохранительных органов, и для людей не только не правоохранительных, но даже и вовсе не органов.

Так земля в саду приняла в своё чрево ещё одно семя. И вбили его в почву не осенние дожди, а холёные, дрожливые руки. В ночной тиши непозволительно громко всклацывала о камешки лопата, и судорожно впрыгивала в съёженные плечи голова, захлопывались испуганно глаза, чтобы тут же и открыться и, помогая ушам, настороженно вглядываться в темноту.

В ту ночь, после первого же скрежетнувшего камешка, Зимнякова обругала себя последними словами – днём надо копать! это же так естественно, когда на садовом участке копают землю. Что ещё делать здесь, как не копать землю? Почему другие могут копать землю, а она не может копать землю? Ну, раньше не копала. А теперь – закопала! Нет… начала копать!

Опыт есть опыт: сегодня Зимнякова не стала дожидаться темноты. Прогулявшись дозором по всем комнатам дачи и убедившись, что всё цело, всё на своих местах, и следов чьёго-то ни было присутствия в её отсутствие нет, быстренько переоделась в фирменный спортивный костюм, нахлобучила на голову фирменную панаму и вышла на террасу. Сквозь листву ореха виднелась пустынная улочка, одинокая «Лада». Никого. Жара плюс рабочий день. Красота. Хоть нагишом ходи – ни одна собака пасть не разинет.

И Зимнякова отправилась к закладке. В одной руке – пустое оцинкованное ведро, в другой – лопата и тяпка. Чем не завзятая дачница? Невелико открытое пространство между домом и садом, но солнце успело-таки приложиться к спине – фирменная ткань так и влипла во враз вспотевшую кожу. Или это не солнце? А костюм она всё-таки зря напялила, не по сезону. Лучше б купальник. Конечно, не с её пенсионными телесами демонстрироваться, только кто увидит-то?

Настороженно поскрипывало дужкой ведро, постукивали друг о дружку тяпка с лопатой. Зимнякова шла вглубь участка, туда, где на небольшой прогалине между деревьями густо дыбилась малина. Самое глухое место в саду, оно со всех сторон защищалось зеленью, и от соседей не просматривалось вовсе. Очень удобное местечко, укромное, тихое. Зарытое здесь Зимнякова про себя так и именовала – «малиновый клад».

Зимняковский взгляд прохаживался от дерева к дереву, несколько дольше топтался на соседских владениях, шаги его были осторожны, намеренно солидны. Временами он втаращивался в задумчивость, теряя фокус, опрокидывая его куда-то вовнутрь, и деревья тогда плыли, солнечные пятна разрастались, и тянуло взгляд вниз, к земле, под ноги.

В один из таких моментов взгляд вдруг споткнулся. Всполошенно махнули жирные от туши ресницы, брови выпятили на лбу гармошку морщин, рот приоткрылся и с коротким шумком потянул в себя воздух. В расширенных глазах Зимняковой застыло ближнее дерево, но причина внезапного испуга крылась не в нём – взгляд был всё так же опрокинут вовнутрь, он слепо таращился, отражая в себе то, чего вовне наверняка видеть не мог.

Зимнякова так же коротко, как вздохнула, выпустила неожиданно обжёгший горло воздух, растерянно посмотрела на ведро, на лопату с тяпкой, повертела их в руках медленно, как-то осторожно и, присев, положила инвентарь на землю. Потом резко выпрямилась. Гася торопливость движений, пошла назад. Вернулась. И опять пошла. Руки её плетями отмахивали шаги, ноги ступали напряжённо, грузно – на пятки.

Взойдя на террасу, она села на длинную деревянную лавку. Череп изнутри плавила мысль. «Виталька… как же я… Как же я сразу-то не догадалась?.. Виталька… сын… сыночек.. негодяйчик… выкормыш ты мой… Как же я сразу… сразу-то?.. А ведь всё, всё на поверхности лежит-то… Все его хитрости примитивные… Как же я? А? Как же?»