С последней у журналистов вообще была беда, поскольку в силу каких-то туманных причин климат субтропиков царил исключительно в редакционном зале. В бухгалтерии, рекламном отделе, службе реализации, не говоря уж о начальственных кабинетах, – везде работали кондиционеры. Везде! Но – не у журналистов. Парадокс, который не поверялся никакой логикой: тех, кто создавал в издательстве продукт, ходил в основных производителях – отдали на волю разбушевавшейся стихии. Бросили. Тех же, кто был вторичен в издательском процессе, – берегли. Холили и лелеяли.

Я, как исполнительный директор, в силу обстоятельств сидел вместе с журналистами, погибал вместе с ними от жары, матерился вместе со всеми, но изменить ничего не мог. Мои воззвания к разуму учредителя, официальные докладные записки о губительности такого положения не только для здоровья персонала, но и производительности труда и в конечном счёте для прибыли (!) – оставались гласом вопиющего в пустыне. Причём в пустыне – буквально. В прямом, наипрямейшем смысле. Но денег на кондиционеры хозяин так и не дал. Нет денег, отвечал. Денег нет. На новый «Лексус» у него, видишь ли, деньги нашлись…

Ну что ж… Час возмездия настал? Да? Ты готов поддержать революционный порыв офисного планктона в отдельно взятом бизнес-государстве? Да или нет?

Я думал. Тем самым выполняя обещание, данное Мечнику на стадии завершения его официального визита ко мне. «Так ты готов принять участие?» – спросил он, тревожно глядя мне в глаза. «Буду думать, – ответил я. – Восстановить справедливость – святое. Вот только у вас это скорее в свою противоположность сваливается – в извечное русское «пострадать за справедливость». Ибо в комиссии по трудовым спорам, куда вы собираетесь двинуть, даже в суде – то ли вы его (и не уничтожите, а просто на чистую воду выведете, возможно, даже справедливость восстановите). То ли он вас, что с его связями и мошной* более реалистично. Так что передай, Мечник, своим соратникам, что я, де, обещал крепко подумать. Песню «Мальбрук в поход собрался» знаешь? Очень хорошая песня, советую найти в интернете. Только не оригинал, а там где:

Мальбрук в поход собрался,

Наелся кислых щей

В походе обоср…ся,

И умер в тот же день…*

*Мошна – кошелёк; имеющиеся деньги, богатство.

* Русский грубый, предельно натуралистический вариант («не для дам») текста знаменитой французской песни «Мальбрук в поход собрался» эпохи наполеоновских войн.

Весьма и весьма поучительная история, мой друг. В отличие от французского манерного оригинала с какой-то дурацкой припевочкой «миронтон, миронтон, миронтене», с пажами, с безутешной матроной, тоскующей под трели соловья – изложено чрезвычайно грубо, по-солдатски, но – мозги ставит на место просто-таки с изумляющей результативностью. И знаешь – чем? Тем, что показывает: проигравшего обычно поджидает не почётная сдача оружия, а – насмешки, издевательства, причём не только над ним самим, но и над его родными. «Пусть проигравший плачет!» – откуда это, не помню? – «Пусть неудачник плачет, Кляня свою судьбу…» – неожиданно продекламировал Мечник. И добавил застенчиво: – Из ««Пиковой дамы», оперы…» – «Молодец! – удивился я. – Сечёшь фишку. А я оперу как-то не очень… Неудачник там, говоришь… Без разницы. Хотя нет! Пардон! Тут я не прав. Проиграть всякий может, а вот неудачник – это не всякому дано, это действительно – судьба, рок, который кляни – не кляни… Ну да ладно. Давай, на посошок – и ступай себе с Богом. Последняя электричка скоро. Насчёт неразглашения темы – не волнуйся, конфиданс в любом случае гарантирую. Ответ дам не позднее третьего дня».

Неудачник… Опять возникла эта тема. Что называется, «хотите об этом поговорить?»*Не хочу, но, видимо, придётся. Нужно выблевать эту гадость словами.

*Стандартный вопрос американских психоаналитиков, вошедший в анекдоты и побасёнки нашего народа.

Словом можно убить, словом можно спасти

Словом можно полки за собой повести.

(Вадим Шефнер. «Слова»)

Помнится, я обещал рассказать подробнее о своих непростых отношениях с этой мутной, с этой скользкой, порой мистической материей – удачник-неудачник. А началось всё в старших классах. Был у меня друг-одноклассник – Сашка Инев. Не приятель, не товарищ по играм, а именно друг. Правда, теперь, как говорится, с высоты прожитых лет я уже совсем не уверен, что наши тогдашние отношения можно назвать полноценной дружбой, но с моей стороны так и было: я – дружил. И даже больше, чем дружил. Как мне казалось, судьба мне послала Инева, исправляя ужасную несправедливость: я рос без братьев и сестёр. Единственный ребёнок в семье «простых советских трудящихся», про таких и теперь говорят: «работяги». А Инев проклюнулся на белый свет в непростой советской семье: и не потому, что мать его работала учительницей, а потому, что отец его служил в КГБ – великом и ужасном Комитете Государственной Безопасности (!). С большой буквы пишу все составные слова этого знаменитого названия не по неграмотности и тем паче не из великого почтения к этой конторе, а просто указывая её место и статус в жизни советских граждан. Да-с, тогда это название – внушало!

Советская демократичность в отношениях между разными социальными слоями населения – не пустая погремушка в активном словарном запасе коммунистических златоустов эпохи развитого социализма. По крайней мере, мы, провинциальные подростки, ничего противоречащего сему постулату не замечали. Дружили, часто бывали друг у друга в гостях, хотя жили не близко. Родители – и те, и другие – нашу дружбу приветствовали. Мои – понятно почему, даже гордились таким, с позволения сказать, мезальянсом, ну а его предки – не только из-за вышеупомянутого культа демократичности, но и, дерзну предположить, в силу моих человеческих качеств. А именно: хорошо учился, с хулиганами компанию не водил, был чистоплотен, в носу на людях не ковырял, отличался вежливостью, даже воспитанностью, что для простой советской семьи…

В общем, и как матери, и как учительнице, да и вообще как человеку, матери Инева всё вышеперечисленное не могло не импонировать. Она всегда ставила меня в пример своему «раздолбаю», который уже к восьмому классу вымахал в здоровенного широкоплечего атлета. За ним охотились не только девчонки, но и все окрестные гоп-компании и сверстников, и чудил постарше. Охотились не в смысле – отметелить, а в смысле – заполучить в свои ряды. Охота шла с переменным успехом, Инев рос отнюдь не паинькой, и моя «примерная», образцово-показательная роль, как я теперь понимаю, была для его родителей очень важна.

Тем более что я ко всему прочему обладал ещё и неким магнетизмом. Нет, не месмерическим*, а сугубо творческим. Я постоянно генерировал безобидные ребячьи забавы – «чемпионаты мира» по настольному хоккею, морские сражения с самолично выплавленными из свинца боевыми корабликами, турниры по «большому теннису» с деревянными лопатками вместо ракеток, гонки на велосипедах и прочее, прочее, прочее. Причём самыми опасными из наших забав можно назвать войнушки с деревянным вооружением, стреляющим алюминиевыми «пульками» под действием силы натяжения резины-«венгерки».

*Месмерический магнетизм – по имени австрийского врача Мессмера (1734-1815). Благодаря своим гипнотическим экспериментам он стал настолько знаменит, что гипноз в то время называли месмеризмом.