Зимнякова отпустила ветки и метнулась назад, к стоящей недалеко бочке. Плеснула наскоро в лицо дождевую, приметно зазеленевшую уже воду, утёрлась панамой. Топча в себе раздражение, пошла навстречу незваной гостье.

– Здравствуй, Раечка, – заулыбалась Докторова и, брякнув калиткой, зашагала по бетонной дорожке. Её смуглое широкоскулое лицо с шоколадными глазами светилось неподдельной радостью.

– Привет, – шмыгнула носом Зимнякова.

– А ты чего на всю дорогу расшиперилась? Весь проезд загородила. Я сигналю-сигналю… В саду что-ль гуляла?

– В саду…

– Ба! – Докторова, наконец, разглядела Зимнякову, её мокрое багровое лицо, испачканный в земле спортивный костюм. – Что это ты? Ну и видик! Ревела, что ль?

– А… – Зимнякова сморщилась. – Заревёшь тут…

– Сынуля, небось? Или на работе что? – Докторова подождала ответа, потом махнула рукой. – Ну, не хочешь говорить – не надо. Дело хозяйское. Слушай, Раёк, а пойдём ко мне. Развеемся, покалякаем, по рюмашечке хлопнем, заместо лекарства… а?

Зимняковой меньше всего сейчас хотелось «калякать». Она вообще сейчас не знала, чего ей хотелось. Может быть, закрыться, спрятаться, остаться одной. Да-да, одной! Остаться одной…

– Ну, не хочешь, как хочешь, – пожала плечами Докторова. – А надумаешь, так приходи. Я теперь часто бываю на даче. Надоел город, телефон надоел. Придёшь? Да не расстраивайся, не расстраивайся ты! Если сынуля коленца выкидывает, так уж привыкнуть пора, а если работа, так тоже не впервой, прорвёмся. Есть проблемы – приходи, потолкуем. Пошли, машину уберёшь.

Да брось ты это ведро, куда ты с ним!

Зимнякова, скрепя сердце, опустила ведро на дорожку и пошла за Докторовой. В ведре под грязной тряпкой лежала шкатулка.

Виталий валялся на постели одетый. Ноги его, обутые в кроссовки, покоились на боковой стенке тахты и шевелились в такт музыке.

– Мне никто не звонил? – как можно будничней осведомилась Зимнякова.

– Нет, – буркнул Виталий. – При мне – нет. Принесла?

«Неужели я ошиблась? – подумала она. – В его глазах нет ничего, кроме пустоты. Да вот ещё насмешка, он откровенно презирает меня…»

– Значит, не звонили… – теперь уже многозначительно, с нажимом произнесла она, ещё надеясь, что сын чем-нибудь да выдаст себя.

– Ну так что, принесла? – повторил вопрос Виталий, и грязно-жёлтые подошвы его кроссовок нетерпеливо дрыгнулись.

Зимнякова гадливо покривилась. Вынув из сумочки пачку, бросила её на тахту. Потом вторую.

– Мировая ты у меня родительница, – съёрничал Виталий. – Ну ни у кого такой нет. Мерси, премного благодарны, обязаны, по гроб жизни будем благодарить, вспоминать, а после неизбежно свершившегося – свечки ставить.

Он зажал одну пачку с двух сторон носками кроссовок, ловко подбросил вверх и ударил рукой влёт. Пачка будто влипла в его ладонь.

Бешенство плеснулось в край зимняковской души. Она сжала зубы, сузила глаза.

– Это же деньги, скотинёнок! Деньги! Ты же своими руками и сотой части вот этой пачки не заработал!

– Все мои деньги ты заработала, – усмехнулся Виталий. – На сто лет вперёд.

Она боднула головой воздух и вышла.

Тяжёлое, двойственное чувство владело ею: с одной стороны, она больше всего боялась, что ужасное подозрение на сына подтвердится, с другой же стороны как раз этого ей и хотелось – тогда б уже сегодня она знала тайну проклятых телефонных звонков.

Век XXI, десятые

Война до победного начала

Эй, начальник!

(Юрий Шевчук, рок-партизан)

– …Не тяжба нужна – война!

– Война?!

– Война?!

Мечник явно проглядел миг, когда тучи, сгустившиеся над полем замысливаемого судебного ристалища, вдруг расступились, и в росступ ринулось весёлое грозное ярило. Не иначе – сам Бог войны Марс оттеснил нелепую в своей беспомощной слепоте Фемиду и быстро, по-военному чётко начал преображать вялые параграфы цивилизованной тяжбы в опасно острые боевые порядки. Вместо мягкостелющих штафирок с их кодексами и сводами – ратными рядами строились бойцы с устремлёнными в победу глазами на волевых бесстрастных ликах. Цвет чёрных сутан… пардон, судейских мантий, разбавленный стыдливым бельём отложных воротничков, уступал место стальному блеску благородного белого* оружия, которое я бестрепетно готов был пустить в ход.

*Белое оружие – так в старину называли холодное оружие – мечи, сабли, владение которым предполагала не только мастерство, но и отчаянную храбрость.

Начальная концепция, с коей заявился ко мне посланник взбунтовавшегося офисного планктона, разлеталась вдрызг.

– Конечно. Война. Видишь ли, друг мой, то, что вы задумали и во что предлагаете вписаться – меня не впечатлило. О чём, кстати, я тебе ещё в прошлый твой визит сказал. Что вы предлагаете? Так, примитивную заварушку с непредсказуемыми последствиями. Участвовать в столь ничтожном мероприятии мне статус не позволяет.

– Какой статус? – забавно насторожился тот, кого я возвёл в ранг Мечника – воина-палача, ближайшего соратника князя. Неужели – преждевременно? Вон – хлоп-хлоп густыми ресницами.

– Какой такой статус, – повторил Мечник. – Директорский? Ты о корпоративной солидарности что ли, Гойда?

Я рассмеялся и хлопнул визави по плечу.

– Директорство, мой друг, преходяще. В нашей быстроменяющейся жизни есть статусы и потвёрже – например, статус серьёзного человека. И вот сей серьёзный человек в моём лице готов принять участие. Но не в тяжбе, а – в войне. Скажу даже больше: я готов возглавить армию. Следовательно, возникают вопросы: готовы ли заговорщики поменять свой статус жалобщиков на статус воителей? И стать под мои знамёна?

– Война… – подумал вслух ученик и коллега, явно от растерянности проигнорировав мою заявку на узурпаторство*. – Но что ты понимаешь под войной? Как мы будем с ним воевать? Чем? А, главное, за что – цель-то войны какова?

*Узурпатор – лицо, захватившее власть, не имея на неё никаких законных прав.

– Два вопроса – два ответа. Первый – бить его мы будем методом интеллектуальных спецопераций. Применяя самый эффективный приём в данном конкретном случае – филигранное вождение противника за нос. Типы современных войн многочисленны, а формы ведения боевых действий столь многообразны… Я, строго учитывая наши профессиональные навыки и умения, предлагаю навязать ему столь модную ныне гибридную войну, в которой главная ударная роль отводится дезинформации, диффамации и … прочим прокламациям.

– Хм! – сказал он. И не упустил момента проявить свои знания в области заимствованных слов: – Что в переводе на русский означает: введение противника в заблуждение, лишение доброго имени и … третье – что-то из революционного времени…

– Совершенно верно – прокламации означает по-русски листовки. Кстати, а ты не задумывался о том, что революции – социальный, научные, технические, мировоззренческие и прочие – самые большие источники лингвистического мусора? Вопрос риторический. Впрочем, в нашем случае листовки вряд ли понадобятся, это я так, для рифмы. Да и диффамация… Окончательно я ещё не решил, но всё больше и больше склоняюсь, что и оный инструмент информационных войн вряд ли нам понадобится. Тем паче, что никакого доброго имени у нашего противника, то бишь Димодеева, нет…

Я немного подумал.

– А хотя… Не возражаешь, дружище, если я вслух поразмышляю? Он-то сам считает, что есть. Ну, если не доброе имя (он и слов-то таких не помнит), но, как минимум, в наличие у него репутации – даже паблисити*, бл…! – он верует. Цитирую его самого: «Я, как самый крупный в регионе частный издатель и распространитель печатной продукции…»