А вот он уже старшеклассник, мучительно краснеет и признаётся своей девчонке, что у него не хватает денег расплатиться за заказанное в кафе. Он до сих пор не может забыть ухмылку официантки, он помнит, как раскрывала кошелёк его подруга, он помнит, как стыдно, как гадко стало тогда у него на душе…

И всё же не эти узелки стали главными. Наиболее крепко и наиболее крупно завязался самый первый узел. Тот самый, когда однажды из десятка разномастных игрушечных машинок мать купила ему самую некрасивую, самую неказистую, ту, на которую он и смотреть-то не хотел, ту, которой и играть-то не хотелось ни вот столечко. Года три-четыре было тогда Витюшке Табунову. Всего-навсего. Но корявая машинка запомнилась навек. Она была неказиста, но зато дёшева. А дёшево, объяснила ему мать, это когда стоит мало. Чем красивее, чем лучше, тем дороже, тем больше денег надо отдать. Деньги? Что такое деньги? Да вот же они, ты же видел уже. Почему я не дала больше? Почему не дала эти? О, эти, сынок, не для твоих машинок. Сейчас мы вот хлеба пойдём купим, молока, сахара. Ты что! Ты почему бросил машинку на пол?!

Так Витя узнал, что такое деньги. Потом, став уже больше, он поймёт, что иначе и быть не могло. Семья их жила небогато, отец к тому же выпивал. Своего дома у них тогда ещё не имелось, скитались по «чужим углам», как горько говаривала мать, – откуда взяться деньгам? Да и не один Витя существовал в семье Табуновых, сестре старшей тоже какие-никакие куклы требовались.

Да, он поймёт всё это. Но одновременно поймёт и то, что без денег плохо. Очень неудобно и очень стеснительно жить без денег. Стыдно и неуютно. И уже тогда он решил для себя: нет, у него, когда вырастет, будет много денег. Столько, сколько захочет.

И вот он вырос. Сейчас ему двадцать семь с небольшим довеском, и последние два месяца этого довеска мысли его заняты исключительно одной особой, у которой этих самых денег видимо-невидимо.

… Однажды услышав, Табунов уже не мог забыть про зимняковские тыщи. От безобидных мечтаний о том, как можно распорядиться этими деньжищами, он незаметно для себя перешёл к разработке планов их захвата. Звучит-то как – план захвата! Все эти умственные упражнения поначалу только забавляли его, щекотали нервы, дразнили воображение, но – не больше. Всё происходило как в детективе – захватывающе и нереально. Условно. Придуманно. А потому совершенно безопасно.

Странная игра продолжалась до тех пор, пока Табунова не осенило. Он вдруг понял: тыщи-то реальные! Не из модного детектива, не плод чьей-то фантазии – настоящие! Настоящие триста, а может и больше – да наверняка больше, много больше – тысяч! Странное дело: он понял то, что знал с самого начала. Он знал, но не понял, а не понял потому, что тысяч было триста, а не три. Три тысячи – это понятно, это представимо, это из советской жизни. Триста тысяч – это не очень понятно, не очень представимо и совсем не из советской жизни. Это – из кино. Из книг. Ну, на худой конец, не из нашей жизни – из западной.

Открытие почти потрясло его. И – испугало. Он вдруг ощутил, как внутри его что-то быстро и неотвратимо перестраивается, как киношный недостижимый «дипломат» с плотно уложенными пачками бутафорских банкнот превращается в осязаемую, близко лежащую – только руку протяни! – кучу настоящих денег. Мираж отстаивался в реальность. В такую реальность, к которой так и тянется рука. И рука – потянулась. Начала щупать. Искать. Пока ещё играючись, но игра постепенно оформлялась в возможную реальность.

Табунов уже почти всерьёз нащупывал варианты. Почти – это опять-таки лазейка. Для успокоения совести. Но окончательное решение пока только зрело. Он не был человеком быстрых решений. Он всё просчитывал, всё взвешивал – в вариантах плана, в самом себе. Работа шла адская, тошная, невыносимая. Его, до сей поры добропорядочное, существо раздирали десятки чувств – от страха и жесточайших сомнений до экстазного полуобморочного восторга.

… Поочередно отпали все возможные варианты отъёма денег. Всё, кроме одного. Табунов остановился на нём по нескольким, принципиально важным причинам.

Первая – высокий уровень безопасности исполнителя (исполнителей).

Вторая – отсутствие даже намёков на так называемые «мокрые» и другие близкие к ним штучки.

Третья – минимум помощников.

Четвертая – помощником этим вполне мог стать родной, а значит, надёжный человек. Ну, во всяком случае – более надёжный, чем прочие. Минимумом в количестве и максимумом в качестве представлялась ему сестра Татьяна. К тому же, как никто мотивированная.

… Так, постепенно, умственные упражнения его перешли в режим реального дела. И принялся Табунов за него как истый инженер – акцию «по изъятию денег» он даже не планировал, он её – конструировал. Как сложный технический узел – эффективный, надёжный, безопасный.

Век XXI, десятые

Стремя судьбы

…Акцию по изъятию денег он даже не планировал, он её – конструировал. Как сложный технический узел – эффективный, надёжный, безопасный…

Заработать денег. Согласно

русскому менталитету – быстро и много!

(Не помню, откуда)

Я потянулся, заломив руки за голову, встал из кресла и подошёл к окну. Вид из мансарды моего дома ещё недавно открывался просто сказочный – изумрудный простор заливного луга переходил в серо-голубую гладь озера, сразу за озером вздымался лес, подпиравший горизонт, и – небо, небо, небо… Его огромная чаша воздушно венчала то, чего мне так не хватает всегда в городе… Простор.

Теперь уж стало не то. Луг с каждым годом всё больше застраивается новыми домами. Вон, прямо перед нашей усадьбой, за садом гостевые рабочие* из постсоветской Азии одевали в кровлю пару совершенно одинаковых жёлто-кирпичных коробок – братья строятся. Они хоть и не близнецы, и не погодки, но, видимо, привыкли, чтобы у них всё было одинаковым. Стропила, красные от защитной грунтовки, постепенно исчезали под спанбондом, на него тут же, ряд за рядом, ложились, точно рёбра кита, дюймовые доски обрешётки – дело двигалось.

*Гостевые рабочие – буквальный перевод немецкого слова гастарбайтеры.

Удивительная страна Россия: на дворе кризис за кризисом, олимпиада в Сочи, санкции, сладостное бремя чемпионата мира по футболу, возрождённая гонка вооружений, но жилая застройка в нашем отечестве не заканчивается никогда. Многоэтажье, случается, обмирает, а так называемое малоэтажное строительство, частные дома всё равно упрямо растут из земли, пробиваясь сквозь невзгоды, словно ростки из-под асфальта. Медленно, с великой натугой хозяев, но – растут! Я всегда любил наблюдать эту картину, переживал, если какая-то из новостроек застопоривалась, и радовался, когда на ней снова начиналось шевеленье. И это несмотря на то, что тем самым убивался мой любимый луг, обкарнывался мой персональный простор, ради которого я, собственно, и построился на сём месте. Но – что же делать, спасибо и на том, что целых пятнадцать лет он существовал в моей жизни. Теперь-то понятно, что надо было обосноваться где-нибудь подальше от людей, да – на краю оврага, на высоком берегу речки или обрыва – думать надо было! А теперь чего уж – что уж теперь-то! Живёшь в социуме – принимай его правила.

Хотя, признаться честно, одним из главных моих недоумений в этой жизни я мог бы назвать как раз вот это: ну почему люди так жмутся друг к другу? Только ли потому, что наши государственные пастыри сбивали свою паству потеснее – в Союзе сажали на пресловутые шесть соток, сейчас – на десять? Ну да, ну да, земли у нас мало… Нужно больше – забирай гектар за тысячи вёрст от малой родины, там, на восточном краю Расеи… Всё ж Расея, не Китай… Пока не Китай – забирай. Чтобы не стало там Китая. Что ж, всё верно… Страна большая – просторы огромны. А земли в обжитом пространстве – мало. Не хватает на всех. Да и кто им даст – всем? Тут бы своим да нашим хватило…