А теперь – что? А теперь – не то. Теперь мы живём по-американски – «ничего личного». Ведь у нас теперь бизнес! А что же дело? А дело, панимАшь, у нас теперь чаще всего не делают, а шьют. В том числе за бизнес.

Про деньги. Знамо, кто глаз положил. На оборотной стороне украинской банкноты в 500 гривен слева от рисунка здания при внимательном рассмотрении можно обнаружить круг с вписанным в него общеизвестным символом «Око дьявола» (глаз в пирамиде). Каково государство – таковы и деньги?

Пошли мне, Господь, второго…

(Из песни Владимира Высоцкого

на стихи Андрея Вознесенского).

Я умолк и зябко поёжился: к вечеру стало не просто свежо – прохладно. Октя-б-р-ь… Встав из-за стола, прошёлся по террасе, помахал, разминаясь, руками.

– Что-то стало холодать… Ты никогда не задумывался, дружище, почему, казалось бы, латинские слова сентябрь, октябрь, ноябрь, декабрь объединяет один и тот же говорящий корень – бр-р!

– Корень? – удивился не столь уж и давний студент. – Нас учили, что это суффикс.

– Нас много чему учили… – вздохнул я. – «Чему-нибудь и как-нибудь». – У меня тоже университетский диплом, притом почти, можно сказать, красный. Но даже он не заслоняет мне тот факт, что суффиксы, префиксы и прочее – просто обозначение корневых разновидностей. А звукосочетание «Бр-р-р!» в названиях месяцев… Видимо, и в Древнем Риме они приходились на нетёплое время года… И они так же, как и мы, обнимали себя за плечи и говорили:«Бр-р-р-р! Какая холодрыга!»

Мой гость рассмеялся, я вторил ему. Потом предложил:

– Может, в дом переберёмся? А, дружище? Камин растопим.

– Спасибо, Гойда. Не беспокойся. Я уж скоро домой отчалю.

– Ну, тогда изнутри согреемся. Наливай же, друг мой, в кружку! Нету кружки? Лей в лохань! Вот как бы я писал, если б родился кабацким поэтом…

Я остановился в метре от гостя, прямо напротив – визави, как говорят французы. И ухмыльнулся:

– А ты – уж извини за прямоту – чего приехал-то? Нет, навестить – это молодец, только мог бы и раньше сообразить.

– Да, конечно, я не раз подумывал, да как-то всё…

– Ладно-ладно, не конфузься. Знаю эту вашу городскую житуху – суета суетянская… «Чего приехал» – вопрос по существу визита, а не по его орнаменту. Вот чувствую, чего-то по своему обыкновению ты недоговариваешь. Уж не первый год в журналистах, а от стеснительности своей фирменной никак не освободишься. Ну, признавайся! Ведь есть же что-то, о чём ты никак не решаешься сказать, хотя и вырвался из лап мегаполиса именно для этого?

Мой ученик, коллега и товарищ смутился, даже покраснел.

– Да, всё верно. Я и хотел было уже, да ты меня опередил. Но я непременно бы сказал, потому что убедился – ты прежний Гойда… Ну, в смысле – несмотря на то, что и хозяином фирмы побывал, и в наёмных топ-манагерах ходил, словом, находился по другую сторону баррикад.

– Хочешь сказать – работодателем функционировал, да? А вы все – наёмный персонал?

– Ну да. Я не был абсолютно уверен… Жизнь… Власть – она многих меняет. Нет! Я-то тебя лучше других знаю. Ты для меня…

– Друг мой! Прекрати мямлить! Какие другие? Что это такое – другие?

– Другие. С кем я… Так! Перестаю мямлить.

Гость помолчал, собираясь с духом, поднял наполненную янтарной влагой рюмку, посмотрел на неё в просвет – и поставил на место.

– Разумеется, я в тебе, Гойда, уверен. Но поскольку в деле не один – обязан ещё раз провериться. Теперь вижу – точно ничего не изменилось. Ты – человек. Был – и остался.

– Ну да, надеюсь – ходячее исключение из выведенного мной правила.

– …Поэтому и скажу то главное, зачем приехал. Мы против Димодеева решили выступить. Достал. Я тебе ещё главного не рассказал – он Ленку из редакции «Дом и сад» уволил. Ей через два месяца – в декрет, а он придрался, выговор влепил, а потом и уволил. Он вообще многим выговоры накидал. В приказе. Ну, ты знаешь, так легче выбросить человека на улицу. Он два направления решил свернуть…

–…И чтобы не оформлять сокращения, не выплачивать выходные пособия – открыл репрессии. Так?

– Да. А Ленка – ну ты помнишь её, она ж… стебелёк, чуть – и сломаешь… Распереживалась. Ну и – выкидыш. Кровотечение сильное, говорят, еле остановили. Саму еле спасли. И такое нас зло взяло! Что орал Димодеев – пусть. Всё – пусть. А вот за это… Он же человека убил. Ребёнка. Мать покалечил – она, может, никогда больше не родит…У-у, тварь!

Он резко тряхнул головой, снова взял рюмку – и снова поставил.

– Дела-а-а… – мрачно протянул я. Походил взад-вперёд по террасе, потом вернулся за стол и потребовал:

– А теперь подробнее – что за акцию вы задумали. И какую роль в ней отводите мне.

Я сделал ударение на «мне», и почувствовал, как по спине – х-х-х-х-х-х-х! – пробежался мильёнными табунами иголок холодок предчувствия и, дойдя до пяток, мгновенно вернулся в мозг отчётливой мыслью: «Не иначе – стремя судьбы… А мой лучший ученик – её стременной»*.

Подумав так, я тут же поправился. Нет, только подавать стремя – не в его характере. Масштаб личности – другой… Он стремя подал, потому как ближе всех оказался. А так он – мечник. Воин, который при случае может и палачом стать*… Он же с идеей возмездия ко мне явился. А в возмездии, в мщении последнее слово – нет, дело! – всегда за палачом. Если, конечно, всё так серьёзно, как мне показалось. Вон, мороз какой по коже прошёл…

*Стременной, или стремянный – здесь: тот, кто подводит коня к командиру, подаёт ему стремя и в дальнейшем находится рядом – стремя в стремя.

*Мечник – в Словаре Даля так и есть: воин/палач.

– Ну, рассказывай, Мечник, – повторил я, впервые назвав своего ученика этим именем. – Что вы там задумали? И при чём тут я?

Про деньги. Царственные монеты. Считается, что первым правителем, который приказал чеканить монеты со своим изображением, был Александр Македонский.

Век ХХ, на излёте СССР

Когда дом – не крепость

Распахнув ворота просторного гаража, Зимнякова увидела густо запылённую«Ладу» Виталия. «Прикатил, паршивец, – вяло подумала она о сыне и вернулась за руль своей новенькой «восьмёрки». Но тут же вылезла – «паршивец» бросил машину прямо посередине гаража, так что ни слева, ни справа места для второй уже не осталось.

Все дверцы «Лады» оказались заперты. Зимнякова чертыхнулась и торопливым злым шагом направилась домой.

На лестничную площадку из-за двери их квартиры рвалась музыка. Некто бесполым жестяным голосом рубил иностранные слова, неустанно шваркал барабан и выло что-то невыносимо электронное и неживое. Зимнякова шагнула в прихожую и тут же изумлённо остолбенела: в трёх метрах от неё, перед зеркалом, подёргивалось в такт музыке чьё-то шоколадное, с двумя белоснежными проблесками тело. Ходуном ходили крутые точёные бедра, подпрыгивали полные груди с мечущимися по какой-то сложной кривой сосками. Зимнякова ошалело похлопала глазами, в изнеможении оперлась о стену. Задетая ею чеканка покачнулась и полетела на пол, и в тот же миг закрытые глаза девицы распахнулись, сладострастно закушенная губа прыгнула вниз, руки инстинктивно взлетели крестом на грудь, и в неживую электронную музыку вплёлся весьма живой и сочный визг. Девица прыгнула от зеркала и юркнула в открытую дверь комнаты сына.

– Ну всё! – сказала Зимнякова и бросилась вслед за ней.

В комнате её встретил насмешливый, пьяноватый взгляд сына. Он лежал под изжёванной простыней, там же, только укрывшись с головой, спряталась девица.