– Текст-текст-текст! – прострекотала Любава, да так громко и даже как-то бравурно, что я от неожиданности отдёрнул руки от клавиш. Клавиши сияли гордостью. – Поздравляю, мой повелитель. Судя по твоему довольному виду, мы своё дело сделали тогда неплохо.

– Ты знаешь, милая, очень на то похоже… А ведь я, признаюсь, боялся. Ну, знаешь, как это бывает: наткнёшься на книгу, которой ты когда-то давно зачитывался, раскроешь её с трепетом и умилением, и ну листать страницы, узнавать милые сердцу иллюстрации, вчитываться в текст… и вдруг с неприятным удивлением ловишь себя на том, что… что всё не то. Всё как-то потускнело, полиняло, поглупело… Всё. Ты вырос из этого текста. Из этих образов. Из этого сюжета. Что ж, наверное, это нормально – мы вырастаем из своих любимых книжек, как вырастаем из своих детских штанишек и юношеских джинсов…

– А классика?

– Ну… Классика…Разумеется, да, золотая классика, та её часть, что сумела когда-то тебя завоевать… Ну, на то она и классика. Большая литература как высоченная, грандиозная гора, сколько ни отходи от неё – всё равно будет большой. Она не будет уменьшаться – она будет масштабироваться.

– И ты хочешь сказать…

– Ну, столько наглости прочитанное мной… только что прочитанный мной текст… наш с тобой текст… не придаёт. Но должен сказать тебе, моя верная помощница: облегчение я испытал. И удивление. И… знаешь, что странно: читал будто впервые… нет… не так… будто текст не совсем мой… он знаком мне, да, но как-то смутно…. что-то даже забыто… имена второстепенных персонажей… что произойдёт сейчас… что потом… Ну вот, прочитал первую главу – а что дальше, во второй – совсем не помню! Героя, который выступит на сцену, – да, помню. Что в целом произойдёт – да, знаю. Но – детали, подробности… Как-то всё отрывочно. Боже, я не помню деталей своего романа, который писал целых три года! – захохотал я и веером пробежался пальцами по чёрным клавишам Любавы

– Тэкс-тэкс-тэкс! Повелитель мой, но это не мудрено, столько всего произошло за двадцать шесть лет. Активная память не резиновая.

– А! – махнул я рукой. – Действительно… Ты права. Главное здесь то, что нет разочарования. Нет ощущения коротких штанишек. Есть характеры. Есть воздух. Есть вибрации. Всё – по-взрослому. И – вот ведь! – дальше читать хочется. В нынешний торопливый век такое ощущение, право, дорогого стоит…

– А каков текст! Ты заметил? Плотный, мускулистый! Я до сих пор помню, как била своими молоточками – текс! текс! текс! Ах, какое было время… Какая была жизнь…

– Ну-ну, не грусти, милая. Мы ещё с тобой…

– О, мой повелитель! Неужели ты…

– Нет-нет, я не то хотел сказать. Печатать мы с тобой не будем – мы будем с тобой… Ну, увидим, что мы будем с тобой.

– Ну ладно, ладно. Не мучайся. Я и так уже счастлива, снова вижу тебя, слышу, мне достаточно и того, чтобы рядом с тобою быть. Просто – рядом…. Слушай, я чего подумала. А может, ещё кому дать почитать наш роман?

– Обязательно. Но только после того, как прочитаю всё сам. И если это «всё» окажется не хуже зачина – вот тогда имеет смысл показать кому-то ещё. Я даже знаю, кому.

– Кому? Я знаю его?

– Потом, потом… Хотя, знаешь, дорогая моя, за свою уже немалую профессиональную жизнь я много раз убеждался в правоте Льва Николаевича…

– Какого Льва Николаича?

– Да Толстого, разумеется. Так вот он сказал… или написал… что самый строгий судия себе – художник. Если, конечно, он действительно художник. Это правда. Я всегда знал, на славу удалась мне какая-то вещь, или так себе, серединка наполовинку. Так что если я и покажу кому-то свой так волшебно воскресший роман, то вовсе не затем, чтобы узнать, хорош он или нет, а для того, чтобы свежий глаз выявил возможные слабые места – скажем, недостаточную мотивировку, непоследовательность в характерах, неточность в деталях… Ну и так далее.

Я взглянул на часы и спохватился.

– Ну а теперь извини, Любавушка, я тебя сейчас…

– Что?! Опять в чулан?!

Я рассмеялся и погладил её по никелированной изящной ручке – рычагом такую конечность язык не поворачивается назвать .

– Нет, дорогая. Покину тебя ненадолго. Дела. А о чулане – забудь навсегда. Ты теперь всегда будешь стоять в моём кабинете. Извини только, но трудиться я буду на своём буке. Привык.

– Ну и пожалуйста… Очень мне надо … А его что, так и зовут – бука? Бука! «Что смотришь букой!»

– Нет, немного не так – бук. Я его для краткости так зову, вместо громоздкого и неуклюжего для русского уха ноутбук.

– Какое странное слово… Никогда не слышала. Из каковских он, этот твой бук?

– Ноутбук по-аглицки, милая. Точнее, по-американски. Переводится блокнот, или записная книжка. Он славный, уверен, что вы подружитесь. Только не вздумай ревновать!

– Да, мой повелитель! – счастливо вскричала Любава. – Не вздумаю. Вообще-то, они неплохие ребята, компы. Со мной в чулане на одной полке стоял один такой – пентюх пентюхом (я не ругаюсь, его так и зовут, между прочим), а сколько знает! Мусора, правда, в нём ой-ё-ёй сколько, ну так он же не сам себя в помойку превратил – в него напихали. Я б половину функций выкинула, зачем столько всего для пишущей машинки, пусть и электронной. Но при всём при том он оказался вполне себе профи. Мы с ним даже подружились!

– Ну вот, а бук ещё более профи. И тебе с ним будет ещё интереснее.

– Это хорошо. Только… Я что теперь, так и буду… просто стоять?

– Ох, ну ты истинная женщина! – рассмеялся я. – Небось, только что, две секунды назад все твои мысли крутились вокруг одного: как бы не отправиться обратно в чулан, но вот опасность миновала, и тебе уже мало остаться на столе. Хочешь остаться в игре, дорогая?

– А разве мы уже не в игре? – лукаво блеснула клавишами Любава. – Ты ведь уже всё решил, не так ли, мой повелитель? Нам ведь так хорошо жилось, так… Я сейчас расплачусь от счастья!

– Да, милая, ты была просто великолепна. И мы обязательно продолжим. Торжественно обещаю: отныне мы вместе, вдвоём будем дальше читать наш роман и обмениваться мнениями. Мы же старые партнёры, не так ли? Ну вот, теперь само время выводить наше партнёрство на другой, более высокий уровень.

– Благодарю за повышение, мой повелитель, – скромно ответила Любава. – Обещаю оправдать твоё доверие.

– Не сомневаюсь. Ну всё, я ушёл. Встретимся!

– Постой, постой, о, мой повелитель! Ещё пять секунд. Не сердись, но мне как-то не по себе оставаться наедине с букой! Сам же говорил, как назовёшь, так и … Будет смотреть на меня… букой. Слушай… Мне с моего места не очень видно, на нём какие-то буковки…

– ДэНэЭс, фирма такая.

– О! Дэнис, Денис, по-нашему. А что, хорошее имя. Оно мне всегда нравилось, героическое такое – Денис Давыдов, Дениска Кораблёв…

– Ну да, особенно Дениска Кораблёв. Вспомнить хотя бы, как он героически с кашей воевал*. Хотя… Мне нравится твоя идея. Денис так Денис. И вправду лучше, чем бук. Мне как-то не пришло в голову… Будь по-твоему, Любавушка!

*Виктор Драгунский. «Денискины рассказы».

Сотни лет

Всё в жизни возвращается

На круги своя.

(Песня М. Дунаевского на стихи Н. Олева

в исполнении П. Смеяна и О. Ворониной)

Что же получается, думал я на ходу, направляясь к своему автомобилю. Три года я пёк свой роман, наконец, перепечатал набело, уложил его, свежеиспечённого, в толстенную канцелярскую папку, на бантик затянул завязки, и целых два издательства с ходу приняли мой труд «на ура». Но… жизнь всей советской страны вдруг слетела с катушек и, свалившись в кювет, сделала мне оттуда ручкой. Как говорится, публикации помешала сама жизнь. Но поскольку вокруг так всё сдвинулось, завертелось-забурлило, задули вдруг такие ветра перемен, и такие кипенные волны пошли биться в борта общенародной судьбы и в её рамках – судьбы моей персональной, что я легко задвинул куда-то вдаль мечту стать писателем и, очертя голову, кинулся во всё новое и незнаёмое. Благо«эпоха перемен» застигла меня в самой активной фазе человеческой жизни. Благо работал я в самой уважаемой газете региона, которая всех своих сотрудников держала в таком тонусе, который единственно и позволял поставлять в сеть реализации ежедневные выпуски новостей и аналитики.