Старший продавец Мухина передёрнула плечами и энергичнее, чем обычно, рубанула по упругой розово-белой массе колбасы. Прошли считанные секунды, и ловко обёрнутый в плотную бумагу товар перешёл в собственность покупателя. Торговля продолжалась.

– Уф-ф-ф! – выдохнула Зимнякова, упав в кресло и с огромным наслаждением вытягивая ноги. Они гудели после целого дня работы, усталость поднималась по ним, мозжа, в тело, тяжелели плечи, давило на мозг.

«Славный денёк, будь он проклят, с усилием подумала Зимнякова. – Да, старуха, время не обманешь. Это называется: желание – есть, возможности – нет… А денёк всё же славный. Сумашедший. Теперь бы только до дому добраться, до постельки»…

Она закрыла глаза, расслабилась. Посидеть вот эдак, чуть-чуть, самую малость и начать переодеваться… Переодеваться будет не спеша, потом проконтролирует, чтобы закрыли по всем правилам гастроном, и – домой. Домой…

Зазвонил телефон. Она вздрогнула и открыла глаза. Второй звонок сморщил её лицо, оторвал от подлокотника руку и… И вдруг брови напряглись и, прыгнув на лоб дугами, вышвырнули из глаз усталость – зрачки заострились, впиваясь в красную пластмассу телефона.«Неужели… снова…» – подумала Зимнякова, и знакомый холодок страха обдал низ её живота, обдал и мелкоигольчатой волной устремился вверх.

На пятом звонке Зимнякова справилась с собой и схватила трубку.

– Алло! – глухо проговорила она, – алло!!

В трубке потрескивало, шуршало.

– Алло!!!

Лишь треск и шуршание.

– Да говорите же, чёрт тебя задери!!! – хрипло, страшно заорала Зимнякова и швырнула трубку на рычаги.

Вдруг дверь с треском распахнулась, и в её проёме возник, как чёрт из табакерки, взъерошенный и какой-то весь перекошенный мужчинка.

– О, господи! – ошарашенно вытаращилась Зимнякова. – Эт-то что за явление!

– А это, Раис-Поликарповна, большой любитель консервированных персиков! – высунулась из-за неожиданного посетителя Мухина и втолкнула его в кабинет. – Разрешите войти!

– Да уж вошли… – изумлённо выговорила Зимнякова и ещё больше изумилась, когда разглядела, что перекос в мужчине был рукотворным. Это Мухина – её тихая, всегда уравновешенная сотрудница – крепко держала взрослого мужчину за воротник, как держат крупно нашкодившего школяра.

– Вот, рекомендую! – тяжело дыша, продолжила Мухина. – Это он персики. За прошлую неделю – две трёхлитровых банки. Первую вы нам простили – списали. Вторую уже на вычет из премии поставили. А вот – третья.

И она показала на матерчатую сумку, которая тяжело провисла в руке мужчины.

– А ну вытащи, – приказала Зимнякова.

Мужчинка – а невольный посетитель был определённо из этого неуважаемого Зимняковой разряда лиц мужского пола (рост чуть ниже среднего, плечи неразвитые, грудь слабая, взгляд ещё слабее) – всё так же молча приподнял сумку и, помедлив, со вздохом извлёк на белый свет банку. Точно – персики. Консервированные. От знаменитого венгерского производителя «Глобус». Воришка немного подержал банку на весу и, чуть заметно вздохнув, поставил на пол – с некоторым усилием, ибо Мухина всё ещё держала его за ворот пиджачка. Кроме пиджака на нём были старые, но чистые джинсы, светлая, тоже свежая, рубашка. Башмаки – чистые и даже, вроде, начищенные. «Нет, точно не бомж», – решила директриса.

– Ну вы же не бомж, – укоризненно сказала она. – И не вор. И не голодный, вроде. Что, так персики любите?

Тот молчал.

– Отпусти ворот, Мухина. Это клептоман.

– Клепто…что? – сделала брови домиком Мухина. – А-а, ман… Еврей, что ли?

– Господи, Мухина… Ну где ты видела, чтобы еврей вот так бездарно воровал? Клептоман он. Болезнь такая психическая – тянуть всё, что плохо лежит. И не хочешь, а стянешь. Правильно я говорю, гражданин?

Пойманный продолжал молчать, только съёжился ещё больше. И тут в Зимняковой что-то как будто щёлкнуло, и волна холодной пузырчатой ярости прилила к её лицу. «Господи, это уже слишком – второй маньяк за день. Один в телефон дышит. Гад! Другой вот – персики повадился у меня тырить. Перебор, Господи!»

– Так это, Раис-Поликарповна… я не поняла – милицию-то будем вызывать? А то с этим переходом на самообслуживание… Если так пойдёт, то нам не то что премии – никакой зарплаты не хватит покрывать!

– Господь с тобой, голубушка. Какая милиция… Зачем человеку биографию портить. Такому славному человеку – другой бы на его месте дал тебе по шее, да и сбежал. А этот и не ворохнулся, гляди, стоит, как приговорённый.

– А как же, – растерялась Мухина. – Он же украл. И один, и второй, и вот третий уже раз. Он же опять! А если к нам в четвёртый раз не пойдёт, так к другим! Да и теперь наверняка не только у нас таскает!

– Ну да, ну да… – покивала Зимнякова. – Заведующая овощным, что от нас в квартале, тоже говорила… Что вздрогнули? Промышляли там? Промышляли, вижу… Но милицию всё равно не надо. Зачем нам милиция… Сами разберёмся. Сама разберусь! Сейчас я вас, товарищ клептоман, лечить буду!

Она поднялась из-за стола, и воришка в ужасе вытянулся во фрунт – директриса была крупной, гренадёрской стати женщиной. Внушала уважение.

– Ну-с, больной… Вы фильм «Родня» смотрели? Ну, можете не говорить, я и так вижу, что смотрели. Уж больно интеллигентно себя ведёте, тихо. Если б не воровали – можно было б сказать – «по-джентльменски». Так вот… Там, в «Родне», эпизод один есть, помните? Когда Мордюкова зятя своего учила. Как даст ему в лоб! Он с ног-то и долой. Лоботомия! Правда, зятю Мордюковой не помогло…

Мужчинка начал уменьшаться в росте, по сторонам заозирался, пытался пятиться. Но Мухина подпёрла его основательно, и за ворот опять прихватила.

– Ну так-то кино… – Райпо приблизилась к почти скульптурной группе, прищурила левый глаз, будто прицеливаясь. – А в жизни… В жизни всё проще. Да, решено! Уж извините, произведу, как есть произведу сейчас вам лоботомию. Может, дурь-то и выскочит. Ну, как минимум, ко мне в гастроном точно больше не явитесь.

Зимнякова внушительно помолчала и вдруг громко и требовательно приказала:

– Ну-ка, зажмурь глаза!

Мужчинка рефлекторно зажмурился, и тут-то Райпо неожиданно сильно и резко маханула своей не по-женски внушительной рукой. Бамс! Удар нижней, мягкой части ладони пришёлся воришке точно по лбу. Его обладателя вальнуло на Мухину, и та вместе с ним, в обнимку, вывалилась в коридор, упав спиной на руки тихо сгрудившимся там сотрудникам гастронома.

Зимнякова длинно выдохнула холодную пузырчатую ярость прямо перед собой и мысленно поблагодарила: «Спасибо, Господи! Не дал мне лопнуть от злости».

– Банку… Персики ему отдайте. Оплатил. И пусть катится. А вы все запомните этого джентльмена. Ещё раз явится – сразу вызывайте милицию!

Мухина довела клептомана до выхода из гастронома и слегка наподдала ему коленом под тощий зад – катись! Зло на воришку у неё прошло – своё получил, да и грех обижаться на убогого. Клептоман… Слово-то какое. Больной, видишь ли. А они со своей Райпо – здоровые, что ли? Да по сравнению с банкой персиков…

Она вздохнула. «Всё. Завтра обязательно скажу Райпо. Сколько можно тянуть?»

Век XXI, десятые

Что наша жизнь? Спираль!

…Ещё раз явится – сразу вызывайте милицию!

А время бежало, бежало с тех пор,

Счёт теряя годам…

(Из песни Давида Тухманова «По волне

моей памяти» на слова Николаса Гильена

в переводе И.Тыняновой)

Я откинулся на спинку кресла, потом резко встал и, сцепив пальцы рук на затылке, прошёлся по кабинету. Затем, не заметив, как вновь очутился в кресле, принялся рассеянно, будто что-то ища, перебирать машинописные листы. Слегка потемневшие, они были не совсем того цвета, которым принято обозначать лежалую бумагу – нет, они отнюдь не пожелтели. Мелованная бумага советского производства – её называли тогда писчая – именно потемнела, приобретя благородный оттенок цвета слоновой кости. Вот это вылежался мой роман! Помнится, среди советских писателей, в славную семью которых я, было дело, так стремился влиться, бытовало такое мнение: вещь должна вылежаться. Ну, моя вещь, судя по прочитанному, вылежалась отменно! Двадцать шесть лет! 26! XXVI! Ш – двадцать шестая буква современного русского алфавита. Ша! – выражаясь по-русски. Всё! Долежалась. В смысле – отлежалась. Вылежалась, то есть. Определённо. Коньяк двадцать шесть звёздочек.