*** На ярмарку в Ладлоу сотнями сходятся парни Из кузниц и с мельниц, оставив овин и стада. Милы им девицы, милы им попойки и псарни, Но части состариться не суждено никогда. Из сел, городов и с полей повалили гурьбою, Немало надежных и храбрых меж ними там есть, И много пригожих, и статных, и добрых душою, И мало кто в гроб унесет свою юность и честь. Хотел бы я их опознать по невидимым знакам — Счастливых ребят, что уже не узрит этот град. Удач пожелать незадачливым юным воякам — В путь парни уходят и не возвратятся назад. Но сколь ни гляди, их узнать и окликнуть не вправе. Вернут незатертой людскую монету туда, Где ждет их создатель — парней, что погибнут во славе, Которым состариться не суждено никогда. ***
Остынь, душа, остынь. Твои доспехи хрупки, Земля и твердь прочны на вековых корнях. Душа моя, тоске не делай ты уступки И не забудь о тех беспечных долгих днях. Во мраке рудников брат брата ненавидел. Я спал и не скорбел по льющимся слезам. Сочились кровь и пот, но в снах я их не видел Не знал забот, пока был не рожден я сам. А ныне тщетно я найти хочу причину Шагаю и дышу, смотрю на солнца лик. Остынь, душа, остынь. Нам видеть лишь годину: Пусть произвол царит, давай потерпим миг. Взгляни: земля и твердь больны с времен созданья. Вот думы тщетные, что сердца рвут струну: Презрение и зло, страх, ненависть, страданья, — Зачем проснулся я? И вновь когда усну? ЭДГАР АЛЬБЕРТ ГЕСТ (1881–1959) ТРОПЫ ПАМЯТИ На тропах памяти всегда растут цветы минувших дней. Прекрасны прежние года: мы роз не видели красней. Побеги юной резеды нам улыбаются вослед, Фиалок сладкие ряды не увядают столько лет! Там мама нежною рукой ласкает у дверей сирень; Плывя вдоль памяти людской, вдыхаем ароматов тень И вновь переживаем все былые радости не раз, Дань отдавая той красе, что детям ведома подчас. Старенье, смерть — живых удел. Хранит лишь память мертвых след; Кто пышной юностью владел, освобожден от мук и бед. Малыш, что Богом призван был так много, много лет назад, Младенцем в памяти застыл — я встрече с ним безмерно рад. Восторг не канул в бездну лет. Не уничтожат дождь и снег Ушедшей розы дивный цвет, что знала ласку росных нег И в памяти свежа, как в миг, когда лишь сорвана была. Ее прекрасней ныне лик, чем в день, когда она цвела. На тропах памяти всегда цветет блаженство прежних дней, Бог дал нам власть, чтоб вновь сюда призвать их из страны теней. Ночами, будто наяву, мы входим в мир былых чудес И грезим, глядя в синеву давно поблекнувших небес. ФИЛЛИС МАКГИНЛИ (1905–1978) РАЗМЫШЛЕНИЯ НА РАССВЕТЕ Ах, если б в платьях «от кутюр» Любому нравиться повесе, Есть шоколад и конфитюр, Забыв о весе. С латыни текст переводить И заниматься римским правом. Семь дочек хочется родить С веселым нравом. Ходить в брильянтах и шелках… Но есть заветное желанье: Мне б на балах и пикниках Хранить молчанье. Ах, если бы молчать мне на банкетах. Досадно слышать каждый раз, Как, заглушая даже джаз, Слов трачу месячный запас, За фразой сыплю фразу. Но с детства — нет уж больше сил — Лишь колокольчик прозвонил, Так, словно черт меня подбил, Болтать кидаюсь сразу. Прием, девичник иль фуршет — Зачем перечить мне соседу, Спешить, как бабочке на свет Встревать в беседу? Подруги, что меня умней, Не рвутся обсуждать всё скопом. Я ж в спор влетаю, как жокей, Лихим галопом. Кино, спектакли, сплетни дня Сужу, ряжу о моде властной, И что ж? Готов убить меня Сосед несчастный. Ах, если бы молчать мне на банкетах. Когда кипит котел страстей, Зачем же мучить мне гостей Сентенциями всех мастей, Теряя всякий разум? Я спор веду как дирижер, Но тут выходит форс-мажор — Последний стойкий ухажер Сбегает раз за разом. Фортуна, жду твоих даров! Мне б спать полдня и петь кантаты, На скрипке — лучше мастеров — Играть сонаты. Порхать изящнее пера — Гран-па исполнить без изъяна. Но только вспомню, как вчера Вещала рьяно… Взамен богатства без труда, Хвалебных отзывов в газетах, Ах, если бы молчать всегда, Ох, если бы молчать всегда, Эх, если бы молчать всегда Мне на банкетах. РОБЕРТ УИЛЬЯМ СЕРВИС (1874–1958)
ЛЕСОРУБ Казенный конверт: небеса, Синяя вышина. Штампует здесь адреса, Глумясь над надеждой, Луна. Прочтет нам Смерть-прокурор Отсрочку иль приговор? Стою на Божьем клочке у дальнего края земли. Вздымаются пики вокруг, река бормочет у ног. Гадаю, зачем я был создан, впустую ли дни ушли: В последнем моем приюте настолько я одинок. В последнем! Да, смерть близка. Слыхал ли ты плач мужчин? (Рыданья корежат их души и рвут их, словно в аду.) Бывало, и я рыдал, но слез больше нет средь морщин, Сижу в пустынном безмолвье, покоя вечного жду. Покой! Ну, так вот он вокруг; безмолвье до самых корней. Оделись хребты в горностай, наряд золотой у холма. Илистый, синий Юкон бурлит у хибары моей. Мне, думаю, только река сойти не дает с ума. Ты — монстр безжалостный днем, ты — черствая, жадная тварь. Стремнины, пятна мазута — и смерч кружит над рекой. А ночью — Титан ты в муках, угрюмый, темный бунтарь, Навеки в бешенство впавший, жаждешь найти покой. Ты требуешь дань человечью, но не попаду в западню. Юкон, я нрав твой усвоил, и ты признал мой диктат. Я лес рублю и сплавляю, в Доусон плот свой гоню, Там деньги, виски и бабы, а следом за ними — ад. И ад и муки затем. Живя в одиночестве здесь, Я б жизнь, что осталась, отдал, чтоб бремя с себя свалить. (Отказано в искупленьи тем, кто злобствует днесь. — Те губы, что Бога хулили, не смогут Его молить.) Бессильный, как жук, что наколот навек на иглу Судьбы; Несчастный в камере смертных, к тюремной ограде взлети! Задавлен безбрежным миром, я жду, устав от борьбы, Тону в тишине, где лишь небо и звезды, как конфетти. Смотри! Из дальней долины рапира вонзилась в ночь, Прожектора луч с парохода — он молча шарит в горах. Вот гордая сила чужая, что тьму прогоняет прочь, Уверенно, торжествуя, везет и надежду, и страх. Словно смотрю на сцену — мне жизнь парохода видна: Мелькают веселые лица, доносится стук колеса. Сердце бьется всё громче, но падает вновь тишина. О чувствах в нахлынувшем мраке знают лишь Небеса. Быть может, меня замечал ты, быть может, меня жалел — Бродячего лесоруба, вот здесь у хибары моей. Однажды меня не увидишь; презренье — изгоя удел, Жалость меня не утешит: усну до скончанья дней. Была моя жизнь задачей: в ней ответа нет искони. Я бился, глуп и небрежен, не знал о тщете труда. И вот итог нулевой. Скорее, о Смерть, смахни С доски меня, будто школьник: однажды и навсегда. |
