От готики севера, бледные дети
Культуры вины, картошки, пива-виски,
Мы, подобно отцам, направляемся
К югу, к обожженным другим берегам
Винограда, барокко, la bella figura,
К женственным поселеньям, в которых мужчины —
Самцы, и дети не знают той жесткой
Словесной войны, какой нас обучали
В протестантских приходах в дождливые
Воскресенья, — мы едем не как неумытые
Варвары в поисках золота и не как
Охотники за Мастерами, но — за добычей;
Кто-то едет туда, решив, что amore
Лучше на юге и много дешевле
(Что сомнительно), другие убеждены,
Что солнце смертельно для наших микробов
(Что есть чистая ложь); иные, как я,
В средних летах — чтобы отбросить
Вопрос: «Что мы и чем мы будем»,
Никогда не встающий на Юге. Возможно,
Язык, на котором Нестор и Апемантус,
Дон Оттавио и Дон Джованни рождают
Равно прекрасные звуки, не приспособлен
К его постановке; или в жару
Он бессмысленен. Миф об открытой дороге,
Что бежит за садовой калиткой и манит
Трех братьев, одного за другим, за холмы
И всё дальше и дальше, — есть порожденье
Климата, в котором приятно пройтись,
И ландшафта, заселенного меньше, чем этот.
Как-то все-таки странно для нас
Никогда не увидеть ребенка,
Поглощенного тихой игрой, или пару друзей,
Что болтают на понятном двоим языке,
Или просто кого-то, кто бродит один,
Без цели. Всё равно наше ухо смущает,
Что их кошек зовут просто — Cat, а собак —
Lupo, Nero и Bobby. Их еда
Нас стыдит: можно только завидовать людям,
Столь умеренным, что они могут легко
Обойтись без обжорства и пьянства. И всё ж
(Если я, десьтилетье спустя, их узнал) —
У них нету надежды. Так древние греки о Солнце
Говорили: «Разящий-издалека», и отсюда, где все
Тени — в форме клинка, вечно синь океан,
Мне понятна их мысль: Его страстный
Немигающий глаз насмехается над любой
Переменой, спасеньем; и только заглохший
И потухший вулкан, без ручья или птицы,
Повторяет тот смех. Потому-то
Они сняли глушители со своих «Весп»
И врубили приемники в полную силу,
И любой святой вызывает ракетный шум,
Как ответная магия. Чтобы сказать
«У-уу» сестрам Паркам: «Мы смертны,
Но мы пока здесь!», — они станут искать
Близость тела на улицах, плотью набитых,
Души станут иммунны к любым
Сверхъестественным карам. Нас это шокирует,
Но шок нам на пользу: освоить пространство, понять,
Что поверхности не всегда только внешни,
А жесты — вульгарны, нам недостаточно
Лишь звучанья бегущей воды
Или облака в небе. Как ученики
Мы не так уж дурны, как наставники — безнадежны.
И Гёте, отбивающий строгий гекзаметр
На лопатке у римской девы, есть образ
(Мне хотелось, чтоб это был кто-то другой)
Всего нашего вида: он с ней поступил
Благородно, но все-таки трудно назвать
Королеву Второй его Walpurgisnacht
Елену, порожденную в этом процессе,
Ее созданьем. Меж теми, кто верит, что жизнь —
Это Bildungsroman, и теми, для кого жить —
Значит «быть-здесь-сейчас», лежит бездна,
Что объятиями не покрыть. Если мы захотим
«Стать южанами», мы тотчас испортимся,
Станем вялыми, грязно-развратными, бросим
Платить по счетам. Что никто не слыхал, чтоб они
Дали слово не пить или занялись йогой, —
Утешительно: всей той духовной добычей,
Что мы утащили у них, мы им не причинили
Вреда и позволили, полагаю, себе
Лишь один только вскрик A piacere,
Не два. Я уйду, но уйду благодарным
(Даже некоему Монте), призывая
Моих южных святых — Vito, Verga,
Pirandello, Bernini, Bellini
Благословить этот край и всех тех
Кто зовет его домом; хотя невозможно
Точно помнить, отчего ты был счастлив
Невозможно забыть, что был.
