*** Когда я родился, заране проклят Роком, Простерла надо мной Луна свои крыла. И с той поры мой стих сочится горьким соком, И дух мой с той поры окутывает мгла. Средь бесконечных гор, в стремлении жестоком, Почти обнажена, за мной богиня зла Ступала, словно тень, и, темным глядя оком, Не Авелем звала, но Каином звала. Пред кем я виноват — пред Небом или Адом? Но стражду без конца, отравлен жгучим ядом: Стрела в груди — навек, и негде черпать сил. И сирая душа томится в плоти сирой (Как нищий властелин, простившийся с порфирой!) И тает, как свеча, среди ночных светил. ЛЕСТВИЦА ИАКОВА О мир, о благодать! Пролейтесь, наконец, Как чистый лунный свет, на грех, не знавший меры. Дай веру, Господи, тому, кто просит веры И молится Тебе, таинственный Творец! Всем ведомо, насколь угодна Небесам Заблудшая душа, что жаждет повиниться. На всеусердный зов, всевластная десница, Прострись и ниспошли целительный бальзам! Прощает Божий взор и в то же время в прах Испепелит, коль шел тропою ты неправой; А праведный в Раю блажен и взыскан славой… Кто вожделенный мир вкусит в иных мирах? Ты ведаешь, насколь мечта моя дерзка: С Тобою пребывать слиянно, а не розно. О Господи, внемли. Я, грешный, слишком поздно Пришел к Тебе, — но я пришел издалека! О, смилуйся, Творец, прощенье уготовь. Был дух мой одинок, а испытанья — многи… Сушила горло пыль неправедной дороги, Взор застила слеза, уста покрыла кровь. Дай света Своего для истомленных глаз, Источник веры дай — и утолю я жажду. Прости мои грехи, прости в последний раз, Спаси и сохрани, взирая, как я стражду! В ком сердца нет, моей потешатся тоской, Но добрая душа найдется в мире всё же. О, если бы уйти от суеты людской — Прощенья Твоего искать, Всевышний Боже! И Божия лоза златой явила грозд, И свод иных небес открылся мне, в котором Спасение душе вещают нежным хором И Твой Престол парит среди священных звезд… А мирозданья суть возвышенно чиста; Причастие в себе сокрыли все светила. Дохнула благодать — и тучи расточила: Кровавый виден знак священного Креста. Святой Грааль Небес! Излейся, наконец, На воды и на твердь, на грех, не знавший меры. Дай веру, Господи, тому, кто просит веры И молится Тебе, таинственный Творец! МАНУЭЛЬ ХУСТО ДЕ РУБАЛЬКАВА (1769–1805)
НЕКОЕЙ СТАРУХЕ Я стар, моя сударыня! Я стар, Я стражу от подагры и запоров; Вы правы, у меня сварливый норов, Но я пустых не затеваю свар. На склоне лет вы получили в дар Вставную челюсть — худший из уборов; Смирился я и с этим без укоров, Хоть в дрожь меня бросает, а не в жар. Но черт бы вас побрал! — уж не по силам Глядеть, как вы любого сопляка Желанным почитаете и милым. А тот прилежно любит вас, пока Вы, ставшая почти Мафусаилом, Близ моего живете кошелька! НЕКОЕЙ СВОДНЕ Глаза бесперерывно плачут гноем, На черепе — клок покупных волос, Заглядывает в пасть обвислый нос, Слюна течет, подобная помоям; И смрадный дух, знакомый свинобоям, Окрестных мух влечет на сей отброс (Могильщик бы давно его унес, Да мертвецы зайдутся гневным воем). Скелет, влачащий четки да костыль, Иль вурдалак, а если вам угодней, То василиск, иль оборотень, иль Сам дьявол, прямиком из преисподней… Перекрести — рассыпался бы в пыль, Когда б не звался старой мерзкой сводней. ХУЛИАН ДЕЛЬ КАСАЛЬ (1863–1893) СМЕРТЬ МОИСЕЯ Госпоже Аврелии Кастильо де Гонсалес Библейское предание I Светило завершало дневный ход, Светило угасало в блеске алом; И над пустыней сумеречных вод Был опрокинут бледный небосвод Огромным алавастровым фиалом. И веял на простор морских зыбей Тончайший аромат лесов зеленых, Которые росли близ волн соленых; И трепетные стаи голубей Скрывались на ночлег в масличных кронах. И шепот густолистых сикомор Струился, лепету оливы вторя; Плескали крылья; и в вечерний хор Мычание влилось: к отрогам гор Стада от Мертвого влачились моря. Стада шагали, опустив глаза, Стада стремились прочь от горькой глади; И наступало время петь цикаде… И зрела благодатная лоза Пространных виноградников Энгади. Последний луч простерся над водой… Ведомые угрюмым бедуином, Верблюды шли несчетной чередой; И тяжки были их горбатым спинам Тюки с алоэ, миррой, розмарином. И тьмою твердь укрыли облака, И стало море Мертвое незримо; А бедуины путь держали мимо, И ни един не видел старика, Ступавшего по склонам Аварима… Провозгласивший некогда закон Великому народу иудеев, Отдохновения возжаждал он; И двинулся, исполнив и содеяв, Всевышнему вознесть последний стон. И были травы горные колючи, И восходил пророк, и был он бос. И на вершине каменистой кручи Он, устремляя взор в ночные тучи, Последнюю молитву произнес. |
