Антон Железный{14} ЭНДРЮ БАРТОН «БАНДЖО» ПАТЕРСОН (1864–1941) ДЖИБУНГСКИЙ КЛУБ ИГРЫ В ПОЛО Где-то в дальнем захолустье, где скала — пастуший кров, Клуб был создан под названьем Джибунгских Сорви-Голов. Та страна вершин суровых строгой матерью была, Там верхом скакать опасно, лошадь ходит без седла. Но играли безрассудно уроженцы диких гор, Никакой тебе науки — злость и бешеный напор: Вез в игре их крепкий пони, мышцы скручены жгутом, Хоть с весьма паршивой шкурой, с длинной гривой и хвостом. И заместо тренировки он к траве гонял коров. Просто черти были в клубе Джибунгских Сорви-Голов. Там, где торжище людское, дымный город как парник, Клуб возник и назван с ходу был «Крахмальный Воротник». И большим успехом в свете пользовался этот клуб, Всякий член одет изящно, в обращении не груб. И бока лоснятся пони, и седлом не стерт окрас, Ведь культурного владельца возит он в неделю раз. Но в погоню вслед за славой те помчались по стране, Чтобы где зимуют раки конкурент узнал вполне. Каждый взял для чистки туфель столько слуг, что будь здоров. Но ждала их встреча с клубом Джибунгских Сорви-Голов. Так представь, мой друг, какая развернулась там борьба В тот момент, как налетела Джибунгских Чертей гурьба. Оказалась жуткой встреча, пер без удержу народ И ломал, как спички, ноги — лишь бы глянуть, чья берет. Бились насмерть, нервно пони между мертвых тел ступал, Только счет держался равным, и никто не уступал. И последний, кто свалился, смерть найдя в лихом бою, Капитаном был Крахмальных, — так игра прошла вничью. И тогда с земли поднялся лидер Джибунгских Чертей, А в глазах горела ярость, хоть изрублен до костей. Глянул, пусто в обороне, — мертвецам оставь покой, — Он залез на пони, клюшку сжал слабеющей рукой. Так решил добыть победу, в нем еще горел запал; Он ударил и — промазав — умер, прежде чем упал. _______________ И у старой речки Кампасп, где в траве скользят ветра, Ряд стоит надгробий низких возле тропки овчара. И гласит сурово надпись: «Путник, скорбен будь твой лик, Спят здесь Джибунгские Черти и Крахмальный Воротник». Коль в туманный вечер лунный окружает динго вой, За мячом нагнутся тени над невидимой травой. Игроки летят друг к другу, столкновений слышен звук, Частый топот сильных пони, деревянных клюшек стук. Хоть поскачет быстро путник под кабацкий бедный кров, Нагоняет призрак клуба Джибунгских Сорви-Голов. ПЕРВОПРОХОДЕЦ Они открыли магистраль! Сам Губернатор здесь! Банкет, танцульки до утра. Народ собрался весь. Вот это рев на станции! Аж сыплется листва! «Друзья, встречайте. Инженер — виновник торжества». Несутся здравицы ему, и лезут с похвалой, Но ведь не он нашел проход под Красною Скалой. Тот инженер был сопляком и бегал на горшок. Когда седою цепью гор пред нами встал отрог — Он нас на голод обрекал, когда сухим был год. Трава в долинах седловин — ее не видел скот. Но, взяв усталых лошадей, мой муж пошел чуть свет Искать проход среди теснин, где скальный был хребет. Забрел в такую глухомань, что видит только Бог. Шагал он вслед за лошадьми, пока держаться мог, Ведь лошадь — то-то и оно — прет к корму напрямик. Проход под Красною Скалой мой отыскал старик. Он повернул и, чтобы путь надежен был вполне, Зарубки делал он в лесу и дырки на ремне. Подохли лошади, он брел за клячею хромой: Одни мослы, спаси Господь! И так пришел домой. Мы той тропой погнали скот среди отвесных гор, И там, где стали в первый раз, живу я до сих пор. За нами следом шел народ — мой муж подал пример. Поднялся город, а потом явился инженер. Палатку с ванной приволок, багаж на сто узлов, Стряпух — варить ему еду, помощников-ослов. Ему хвала за все труды несется от чинуш, Хотя он выбрал тот же путь, где метки ставил муж! Мой бедный муж не слышит их, он испустил свой дух, В могиле возле полотна навряд ли нужен слух. Но той тропой, где он прошел, ревущий поезд мчит, С горы несется под уклон, в вагонах скот мычит. Я верю, знает мой старик, когда дрожит земля: Сквозь темноту ночной экспресс уносится в поля. Я верю, знает мой старик, что помню я о нем, И этой ночью свой банкет устроим мы вдвоем! Как раньше, только я и он, одни на целый свет. Вино, говядина и чай, и кружке тыща лет. Мы обойдемся без речей и тостов, черт возьми. Мы знаем, кто нашел проход и кто здесь лег костьми. Они хотят, чтоб вышла я, почтенная вдова! Там Губернатор ждет и сам «виновник торжества»! Ты извиненья передай, а впрочем, всё равно. Пора на ужин мне идти, где ждут меня давно! ОН РАНЬШЕ ЗДЕСЬ БЫВАЛ… Над Вальжетом солнце висит огрузло. И в Вальжет путник пришел однажды, Его глотка была как сухое русло, А загвоздка в том, как спастись от жажды. Он думал о дурнях, кто жил по старинке В городе Вальжет, в дикой глубинке. В корчме, где пьет деревенская шваль, Он пари заключил, а спор был такой: Не важно, насколько метнет он вдаль, Но не бросить камня ему над рекой. Где Дарлинг [6] струится, вдали от устья, В городе Вальжет, в том захолустье. О широкой реке той он знал давно И вроде слегка улыбнулся в ответ, Услыхав, что надеждам идти на дно, Ведь на сотню миль там и камня нет. Только жаркий буш и тропа пастушья, Городишко Вальжет был полной глушью. Посмеялись дурни над ним без труда. Он стоял, настигнутый страшным сном. Из кармана он камень достал тогда И метнул его над высохшим дном. Он раньше бывал там, да вспомнить где ж им. В городе Вальжет, в углу медвежьем. вернуться Дарлинг (Darling) (в верхнем течении — Баруон) — река на юго-востоке Австралии, правый приток Мюррея. В сухое время года на нижнем участке течения пересыхает, что и обыгрывается в стихотворении. |
