НА СТОЛИКЕ В КАФЕ НАЦАРАПАНО… Со мной такого прежде не бывало; других я вечно заставляла ждать. Сижу среди кофейного развала… А стоит ли — пора вопрос задать. Всё по-иному, чем в былые дни. Мы понимаем: наша песня спета… Не спрашивай — слова нам не нужны, нет смысла даже говорить об этом. Уж заполночь! Последний гость не в счет… Я в городе, где, огибая сушу, четыре миллиона душ течет, но редко встретишь родственную душу. МЕЛАНХОЛИЯ В ОДИНОЧЕСТВЕ
Когда одна я, дом и не живет. Чужие существа глядят с портретов. Здесь книги, мной оставленные где-то… Гвоздики вянут, сохнет бутерброд. Тоска. Шумит хозяйская родня. И остается лишь в кино податься. — С Эллен мне было так легко общаться… Она помолвлена, и ей не до меня. …Год пролетел, как не было его, оставив от меня лишь оболочку. Врач скажет: нервы, ужин в одиночку… Живут же как-то люди, ничего. Мне снится иногда: сирень цветет. Порою вижу сон такой банальный, чтобы проснуться в комнате опальной (почуяв: холод с улицы идет) и вместо нежных веток голубых срывать листы календаря сухие, сворачивать тоски своей стихию и прятать узы летних снов своих. Всё так же мерзнет под моим окном сирени куст, темнеет снег на грядках. Дымится печь. И требует порядка и новых светлых стен хозяйский дом. Мой близкий друг уехал от меня. И птичка улетела в непогоду. И буря гнет свое день ото дня. Лишь я сижу и жду весны прихода. ПОЗДНИМИ НОЧАМИ Притихли все дома во всех кварталах, таверны спят и танцевальный зал. Всё смолкло — вплоть до песенки усталой, что уличный мальчишка напевал. Машины спят, заводы опустели. И грезят дети счастьем и весной. Супруги возвращаются домой, на шторах пляшут их худые тени. Автобус, грохоча, ночной асфальт утюжит. Бродяга на скамье простужено храпит. И слепо пес чужой вдоль подворотен кружит, оплакивая тех, кем брошен и забыт. Как черное рванье, нависла ночь земная. В своих кроватях те, кто там и должен быть. Луне самой давно пора глаза закрыть. Лишь те, кто болен, бодрствуют, стеная. Так тихо, словно в мире горя нет. И о борьбе за хлеб дневная песня спета. — Лишь смерть свое продолжит дело где-то. Об этом мы узнаем из газет… Владимир Глозман{11} Иегуда Галеви (до 1075 — после 1141) *** Рвется сердце мое на Восток — На крайнем Западе я. Ни вкусной едою Уже не могу наслаждаться, Ни бремя долгов и забот Не могу нести я, когда Потомки Исава в Сионе, А я в сетях Исмаила. Ничем уж не манят меня Щедроты испанского края: Дороже всего мне — взглянуть На руины сожженного храма. ИММАНУЭЛЬ РИМСКИЙ (МАНОЭЛЛО ДЖУДЕО) (1261? - 1532?) *** Корона всех времен с вершин слетела — Звезда зари покинула чертог. Цветы засохли, урожай убог — Земля лохмотья траура надела. Померкли небеса, весь мир скорбит; Сиянья месяц сроком смерти стал, И стонами его заполонит Звезда зари, покинув пьедестал. Звезда зари! Теперь я смерть хвалю С тобою в паре — и ее люблю: Чудесна смерть, хоть и тебе не пара, Твоих достоинств ей не умалить. А сладостью твоею напоить — Смерть станет слаще меда и нектара. ЭФРАИМ ЛУЦАТТО (1121–1192) *** Влюбленная красавица-девица Пришла к врачу, лекарство попросила: Мол, столько дней душа ее томится, И днем и ночью давит с новой силой. Едва девица пред врачом предстала, Проверил — нет ли у больной горячки. Тут у него вдруг сердце воспылало, Проснулись чувства, точно после спячки. От изумленья онемел мужчина, Тогда девица вновь заговорила: «Неужто, врач, болезнь неизлечима?» А он в ответ: «Не бойся, о девица, Ты лучше б рану мне теперь зашила. Не врач я, самому пора лечиться». ШАУЛЬ ЧЕРНЯХОВСКИЙ (1875–1943) *** Смотри, о земля, какими мы мотами были! В лоне твоем благодатном мы прятали зерна, не более… Жемчужинки полбы, тяжелые зерна пшеницы, Ячмень золотой, чьи колосья пугливей лисицы. Смотри же, земля, какими мы мотами были: Цветы — из свежайших, из лучших — мы в землю зарыли, Лишь солнце их первым своим поцелуем коснулось (Красу свою прячет бутон, чаша едва распахнулась) — Зарыли. И полдень не знал их наивной печали, И вкуса росы их ростки в полусне не узнали. Бери наших лучших, влюбленных в мечту сыновей: Сердца их и руки чисты. Но стать им грязью твоей. Их дни были нитями в ткани чистейших надежд. И нет им замены. Ты, может, видала? Где? Укрой их, земля. Да взойдет их росток в срок! Врата величья и силы, народа священный исток! Мы тайной их смерти величье себе возвратили… Смотри, о земля, какими мы мотами были! |
