ОКОНЧАНИЕ ЧУВСТВ Я умру, но имя чуть продлится, Облетит воздушные пути. Я хочу в последний миг явиться Где-нибудь селений позади. Так легко пройдут воспоминанья, Как вода уходит сквозь песок, Как теряют силу заклинанья И далекий поезда свисток. Я умру, заглохнут сердца стуки, Сгинет всё, что держит и ведет, Вот безвольно падавшие руки Чуждый кто-то вдоль меня кладет. И смыкается не страшней, Чем за день до восхода моей звезды, Светлый свод из тенистых камней, Серый саван, скрывающий следы. Я умру, — это отдых целебный, Лечь, лицом в себя поворотясь, И закрыться, как фонарь волшебный, Что упрятан на ночь от дитя, Но по-прежнему видеть ответ, Сквозь уже дрожащий визир, Я была: мерцающий свет Пробуждения в другой мир. ГЮНТЕР АЙХ (1907–1972)
*** В дождях помрачилось, листвою желтея. Всё то, что случилось, надумал себе я. Короткие ночи, стихи до рассвета, горячие ласки с потоками лета. Волшебные сказки голодным забыты, — о ком мы грустили, пока были сыты? Друзья и подруги под толщей земной — когда же вы, ливни, вернетесь за мной? ОТ СЧАСТЬЯ От счастья остается парочка попугаев, телефонная будка. Тема будет продолжена тем, кто имеет на это право и подходящую монетку. Меня оставляет память, я забываю собственное имя. Седина в оперении попугаев описанию не поддается. КРИСТИНА ЛАВАНТ (1915–1973) *** Звезды сдвинулись фатально за восточный дом Луны, обнажились валуны, лес заржавлен, но кристально чист подол долин. Уходящий клин черных птиц по голубому дерзко чертит окоему иероглиф свой. И над головой ветры, ропща, тянут бредни; много злее, чем намедни, ключ в траве звенит. Между тем душа — всё тише, и покорность воле свыше в тернии клонит. *** Под звездою сиротливой этот твой приют заброшен, дым печной по ветру скошен, и разорвано оливой жерло родника. Тоньше тростника, год за годом, голодая, я не ем от каравая, что из пламени достала, разделить с тобой мечтала, лишь с тобой одним! Стал мой хлеб сравним с валуном заплесневелым, залежалым, угорелым, среди бела дня сотрясает он избушку: — Ну же, режь, ломай горбушку! Пригуби меня! *** Высокий покровитель свихнувшихся с ума, перед тобой нема, но губы, избавитель, обидой налиты. А не затем ли ты мне растревожил грудь, чтоб ловко ускользнуть с ужимкой бесподобной? Видал, как костью лобной, затылком и виском, как будто молотком, под ангельское пенье в стене долбят проход? Ты слышал, доброхот, про образов кипенье под крышкой черепной? Зачем же ты, родной, среди чужих кочуя, глумишься надо мной? Предательской луной глядишь, как здесь лежу я, в комок напряжена, разъята, сожжена. ИНГЕБОРГ БАХМАН (1926–1973) СТРАНА ТУМАНОВ Зимою моя любимая — среди зверей лесных. Знает лисица одна, что утром я должен домой, и смеется. Из продрогшего облака мне за шиворот падает снег. Зимою моя любимая — дерево среди деревьев и одиноких сзывает ворон-неудачниц в роскошную крону свою. Она знает что ветер, как только забрезжит ее, покрытое блесками изморози вечернее платье сорвет и меня прогонит домой. Зимою моя любимая — среди рыб и нема. Вся во власти вод, которые заставляют полоски ее плавников изнутри трепетать. стою я на берегу и гляжу, пока ледовые не прогонят меня торосы, как ныряет она и виляет. И снова, охотничьим криком птицы застигнут, той самой, что крылья свои надо мной распластала, падаю я в открытом поле: она ощипывает цыпленка и бросает мне белую берцовую кость. Я хватаю подачку, я иду прочь — горький пораженец. Ненадежна моя любимая, я знаю, она летает иногда на высоких каблучках в город, она целуется в баре через соломинку взасос со стаканом, и ей приходят слова обо всем. Однако я не понимаю этого языка. Я видел туманную страну. Я видел туманное сердце. |
